«Конечно, он меня спас, – говорила она сама себе мысленно. – Да я больше от испуга его обозвала, а надо было сказать спасибо».

– Улица Кирсанова, двадцать два, квартира двадцать, – запыхавшись, произнес Саша, размахивая рукой, перевязанной кухонным полотенцем. – Я после приема на такси доеду и скажу. Уверен, жена волнуется.

– Спасибо, – услышал он в ответ.

– Да мне ничего не стоит, даже в радость будет.

– Спасибо, что спас, Саш, я была не права. Я просто испугалась.

– Я так и понял, пуховик, конечно, жалко.

– Давай я за него заплачу. Химчистка там или… – Настя не успела договорить, как из двери вышел, вернее, выскочил на одной ноге Гена со словами «Я на рентген».

– Не заходите пока никто, – донеслось от доктора, будто вся Вселенная хотела, чтоб эти двое поговорили еще друг с другом.

– И ты меня извини, что обозвал истеричкой, а еще я удивился, что ты с французского поняла все.

– А ты чего так рано фейерверки пошел запускать? Психанул?

– Психанул, ты права. Мама у меня умерла в конце лета, – тут Саша сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, громко сглотнул, зажмурился и продолжил: – Понимаешь, была у нас с ней традиция такая, отмечать мой день рождения днем. Родился я 31 декабря, представляешь? Мама всегда подчеркивала, что не хочет лишать меня праздника, не хочет, чтобы я думал, что новый год важнее, поэтому она готовила салаты, собирала в моем детстве друзей, родных, и все поздравляли меня, а уже вечером мы садились отмечать новый год, подарки дарили все разные: отдельно на день рождения, отдельно – под елку. Потом родители развелись, я вырос, но мама не изменяла себе и этой нашей традиции. И вот сегодня был мой первый день рождения без нее.

Саша замолчал, в его глазах стояли слезы, и Настя, не ожидая сама от себя, положила руку ему на колено, потом поняла, что делает что-то не так и резко убрала.

Саша не заметил этого, он, глядя в стену, продолжал:

– Утром я заказал пиццу, но поздравлять самого себя, сидя в одиночку за столом, как-то непразднично, поэтому розовое вино, которое мама очень любила, не стал открывать, решил позвонить отцу, которого не видел больше пяти лет, а он молчит. Я ему: «С Новым годом», а он в ответ: «И тебя тоже! Всех благ. Дел много, Сань, пока». И не вспомнил, не поздравил с днем рождения.

Мимо пропрыгал к врачу Гена:

– Просто растяжение, с неделю с бинтом похожу и огурцом. Кстати, ребята, какие огурцы жена моя солит, вы даже не представляете. Просто круть.

Гена скрылся, а Настя робко произнесла:

– С днем рождения, я тебя поздравляю от всего сердца. Еще целых полтора часа твой день, ты хороший, правда, я это вижу. Молодец прям.

Настя зашла к врачу, он осмотрел ее и отправил отдыхать домой, прописав мазь от ушиба, но ехать домой совершенно не хотелось.

В ее голове крутились истории трех незнакомых мужчин, каждый из которых любил женщину, маму или жену, неважно, но любил же.

– Чего стоишь? – донеслось из машины, припаркованной рядом. – Садись давай.

Гена, нацепив красный колпак, улыбался особой улыбкой, которая бывает на лицах взрослых только в канун Нового года, а рядом с ним за рулем сидела, улыбаясь, в таком же колпаке его жена. Настя стояла в нерешительности.

– Говорю же тебе – садись. Сейчас Сашку дождемся, поедем скажем жене Женьки, где он, и считай, уже Новый год. А он что? Он только радость нам принесет!

Андрей сидел за столом в центре огромного зала, стильно украшенного к Новому году, и смотрел на парящих под потолком воздушных гимнастов в ярко-пестрых костюмах, а перед глазами стояли мама и ее подружка, тетя Надя, и то, как они, переодевшись в какие-то нелепые платья, завывали, прижавшись друг к другу спинами: «Главне-е-е-ей всего, погода-а-а в доме, а все-е-е другое – су-у-у-у-уета».

И им тогда он, десятилетний, верил, хотя в руках вместо микрофонов были бананы, но пели с такими эмоциями, что невозможно было представить, что главнее может быть что-то другое. В их голосах на надрыве было и про то, что они готовы мириться с мелкими неурядицами, вроде задержки зарплаты, детьми, которые получили трояк за контрольную; готовы любить мужей, хотя они предпочитают посмотреть дома футбол по телевизору, вместо того чтобы хоть раз в год пойти в театр, как «приличные люди ходят».

Но «певицам» маме и тете Наде тогда Андрей верил, они не врали, выступая у елки посреди небольшой комнаты, стены которой были украшены мишурой в виде цифр 1995, и даже на алоэ в углу висели новогодние шары.

Мама с подругой пели, и Андрей верил всей душой в волшебство происходящего, а вот воздушным гимнастам сейчас верить не хотелось вообще.

«Красиво и слажено все делают», – проносилось в голове Андрея, рассматривающего, как они скользят высоко над столами. Скользят только потому, что им заплатили за это.

«А с чего им выступать тут бесплатно, а? Это их работа, – отвечал он сам себе. – Все верно. Им заплатили, чтобы они развлекали бомонд. Или как еще назвать собравшихся тут? Поэтому сиди и пей давай с улыбкой принесенный аперитив».

А гимнасты в это время взлетали, словно дивные птицы, и резко скатывались вниз, и Андрей вспоминал, как они с братом и дочками тети Нади – Машкой и Наташкой – вышли танцевать, как брат поднял Машку вверх, она раскинула руки в разные стороны, и они оба упали на пол у елки, а сверху на них – мамы; как все безудержно смеялись, потому что тетя Надя продолжила петь даже лежа. Она пела в уже раздавленный банан-микрофон «…А все-е-е дру-у-у-гое сует-а-а», и невозможно было не верить в ее «настоящность».

А гимнасты сейчас, вроде с открытыми улыбками, то поднимаются по алым полотнам вверх, то резко падают вниз, но что-то не то.

Кажется, что все! Конец! Сейчас рухнут, но они остаются парить, держась кончиками пальцев за ткань, как за спасательный круг, но при этом нет в них «настоящности», а может, «настоящности» не было просто в жизни уже взрослого Андрея.

– Талантливо, Сонь, – произнес он вслух, а в мыслях продолжил: «Но не душевно, парят, как наши с тобой отношения. Только от того, чтобы «рухнуть», удерживают не пальцы ног, а мое терпение, возможно, мои деньги… и походы по твоему желанию к психологу».

Соня ничего не ответила мужу, она уже обнималась с какой-то блондинкой, от улыбки которой исходило только одно – лицемерие; вернее, модные ныне приспособленчество, называемое networking.

«Интересно, они обе понимают, что улыбаются друг другу наигранно, как герои кино? Или хотя бы у одной из них есть наивная вера в то, что это все вокруг по-настоящему?» – пронеслось в голове Андрея, и он вспомнил, как смачно его обнимал при встрече дед. Он зажимал его в свои руки, будто в капкан – капкан любви – и, громко хохоча сквозь густые рыжие усы, добавлял: «А ну-ка выберись, то зацалую, как малыша». И Андрей выбирался, принимая правила игры.

«Вспомнил чего? – заспорил он снова в своей голове. – То дед твой, родной человек, а тут жена обнимается с незнакомой женщиной. Ты что, предлагаешь им устроить “капкан любви”»?

Андрей улыбнулся сам себе, пока Соня болтала уже с другой девушкой, вроде одетой в платье, а вроде и нет, потому что оно настолько просвечивало все изгибы ее фигуры, показывая, что она без нижнего белья, что становилось немного неловко, и он начал усиленно рассматривать жену в новом платье, которое она специально для этого вечера заказывала у известного дизайнера, выпустившего таких всего пять.

Он смотрел на вырез платья Сони и будто… ему не тридцать семь, а десять, и его мама примеряет изумрудное платье на базаре на картонке у груды вещей, наваленных в бело-синей палетке.

– Да оно же порванное.

– И это где еще? – отпивая чай из термоса, самоуверенно произносит женщина в валенках, толстой бесформенной куртке и шали. – Это модель такая. Вы в моде много понимание?