— Похоже, ношение детей не замедляет моти,— заметил Реннер.

Коричнево-белые плечи и головы повернулись к нему. Моти Реннера сказала:

— Ну, разумеется, нет. А почему должно быть так?

Сэлли Фаулер взяла на себя труд объяснений. Осторожно подбирая слова, она попыталась объяснить, как мало используют беременных женщин у людей.

— Это единственная причина, по которой мы стремимся к обществу ориентированному на мужчин. И...— Она еще продолжала говорить о проблеме деторождения, когда они достигли Музей.

По высоте дверь доходила Реннеру до переносицы, правда потолки были выше — он касался их волосами, Доктору Хорвату приходилось наклонять голову.

А освещение было слишком желтым. И картины были повешены слишком низко.

Условия для осмотра были далеко не идеальными, а кроме того, цветов на самих картинах не было. Доктору Хорвату и его Моти с живостью принялись обсуждать его сенсационное заявление, что для человеческого глаза голубой плюс желтый равняется зеленому. Глаз Моти был устроен подобно глазу человека или осьминога, по той же схеме: глазное яблоко, приспосабливающийся хрусталик и нервные рецепторы. Однако, рецепторы были разными.

И все-таки картины потрясали. В главном холле, который имел потолок на высоте три метра и был заполнен крупными полотнами, экскурсия остановилась перед уличной сценой. Коричнево-белый садился в машину, по-видимому, беседуя с кишевшими вокруг Коричневыми и Коричнево-белыми, тогда как за его спиной небо пылало красным. Эмоции выражались все той же плоской улыбкой, но Реннер почувствовал насилие и пошел ближе. Многие в толпе держали приборы, всегда в левых руках, и некоторые были сломаны. Кроме того, сам город был в огне.

— Это называется "Вернитесь к вашим задачам". Вы скоро заметите, что тема Безумного Эдди повторяется довольно часто,— сказала Моти Сэлли и двинулась дальше, прежде чем кто-нибудь успел попросить более подробных объяснений.

Следующая картина в ряду изображала квази-Моти, высокого и худого, с маленькой головой и длинными ногами. Он бежал из леса на зрителя, и его дыхание тянулось за ним белым дымком.

— "Несущий послание",— назвала картину Моти Хорвата.

Соседняя картина была еще одной сценой на свежем воздухе: два десятка Коричневых и Белых ели, сидя вокруг пылающего костра. Вокруг них светились красные звериные глаза. Весь пейзаж был темно-красным, а вверху на фоне Угольного Мешка горел Глаз Мурчисона.

— Глядя на это, вы не можете сказать, что они думают и чувствуют, верно?— сказала Моти Хорвата.— Этого мы и боялись. Бессловесное общение. Эти знаки и жесты у нас различны.

— Я полагаю,— сказал Бари,— что все эти картины можно продать, но не особенно хорошо.— Они всего лишь любопытны... хотя вполне ценны сами по себе, из-за огромного потенциального рынка и ограниченных источников. Но они ничего не сообщают, ничего не передают. Кто нарисовал их?

— Эта довольно старая. Как видите, она была нарисована прямо на стене здания, и...

— Но каким Моти? Коричнево-белым?

Все моти невежливо рассмеялись, а Моти Бари сказала:

— Вы никогда не увидите произведения искусства, созданное не Коричнево-белым. Общение — это наша специальность, а искусство — это общение.

— Значит, Белым нечего сказать?

— Конечно. У них есть Посредники, говорящие за них. Мы переводим, мы общаемся. Многие из этих картин являются доказательством, наглядно выражающим это.

Вейсс, ничего не говоря, шел за всеми следом. Заметив это, Реннер понизил голос и спросил:

— Какие-то замечания?

Вейсс почесал челюсть.

— Сэр, я не был в музее со школы... но неужели здесь нет картин, сделанных достаточно хорошо?

Во всем холле нашлось только два портрета. Оба изображения Коричнево-белых, и оба были нарисованы от пояса и выше. Чувства этих моти должен был выражать язык тела, а не лица. Портреты были странно освещены, а руки их были странно искривлены. Реннер решил, что они отражают зло.

— Зло? Нет!— сказала Моти Реннера.— Этот, например, заставил построить зонд Безумного Эдди. А этот был создателем универсального языка и жил очень давно.

— Им еще пользуются?

— Вообще-то, да. Но, разумеется, он разбит на куски. Скажем, Синклер, Поттер и Бари говорят не на том же языке, на котором говорите вы. Иногда звуки похожи, но бессловесные сигналы весьма различны.

Реннер подошел к Вейссу, когда они были у входа в зал скульптур.

— Вы были правы. В Империи есть картины, которые можно назвать хорошими. Здесь — нет. Вы заметили различие? Ни одного пейзажа без Моти, что-то делающего на нем. Почти нет портретов, а эти два слишком тенденциозны. Практически ВСЕ они тенденциозны.— Он повернулся и обратился к своей Моти.— Верно? Эти картины сделаны до того, как ваша цивилизация изобрела камеру. Они не могут быть правильными представителями.

— Реннер, вы знаете, скольких трудов требует живопись?

— Я никогда не пробовал. Но могу представить.

— Тогда представьте трудности занимающегося этим, если ему нечего сказать.

— А как насчет темы "Горы прекрасны"?— спросил Вейсс.

Моти Реннера пожала плечами.

Статуи оказались лучше, чем картины. Различия в пигментации и освещении не навязывались. Большинство изображали моти, но это были более, чем портреты. Скажем, цепочка из моти уменьшающихся размеров: Носильщик, трое Белых, девять Коричневых и двадцать семь малышей. Все они были сделаны из белого мрамора и заключили в себе часть решимости своих создателей. Бари безо всякого выражения потрогал их и сказал:

— Мне пришло в голову, что я должен буду объяснить любую из них, прежде чем смогу продать кому-либо. Или хотя бы отдать в подарок.

— Неизбежно,— сказал Моти Бари.— Например, эта иллюстрирует религию прошлого века. Отделившаяся душа родителя превращается в ребенка, снова обзаводится детьми и так далее до бесконечности.

Другая, сделанная из красного песчаника, изображала множество Моти. У них были длинные тонкие пальцы, которых было слишком много на левой руке, и эта левая рука была сравнительно мало. Может, физики? Всех их убивала нить зеленого стекла, гулявшая среди них, как коса: это явно было лазерное оружие, которое держал кто-то невидимый. Моти не захотели говорить об этом.

— Неприятное историческое событие,— сказал Моти Бари, и это было все.

Следующая изображала сражение между несколькими мраморными моти и двумя десятками существ незнакомого типа, сделанными из красного песчаника. Красные существа были тощими и угрожающими, вооруженными множеством зубов и когтей. Центральное место среди этой свалки занимала какая-то странная машина.

— А это одна из самых интересных,— сказала Моти Реннера.— По традиции Посредник — один из нашего собственного вида — может официально потребовать у любого создателя любой вид транспорта, который ему нужен. Очень давно, пользуясь этим правом, Посредник приказала построить машину времени. Я могу показать вам эту машину, если вы захотите съездить к ней: она находится по другую сторону этого континента.

— Работающая машина времени?

— Не работающая, Джонатан. Она никогда не была закончена. Ее Мастер надорвался, пытаясь закончить ее.

— Ну-у-у...— разочарованно протянул Уайтбрид.

— Она никогда не опробовалась,— сказала Моти.— Базовая теория могла оказаться с изъяном.

Машина выглядела как маленький циклотрон с кабиной внутри... Она почти имела смысл, подобно генератору Поля Лэнгстона.

— Значит, вы можете в любое время официально потребовать любое транспортное средство?— спросил Реннер у своей Моти.

— Именно так. Наш талант — это общение, но наша главная задача — предотвращение стычек. Сэлли познакомила нас с вашими, если так можно выразиться, расовыми проблемами, включая оружие и рефлекс капитуляции. Мы — Посредники — развиваем это. Мы можем объяснить одному существу точку зрения другого. Некоммуникабельность может порой принимать опасные пропорции — обычно так бывает перед войной, когда статистические случайности заставляют вас поверить в совпадение. Если каждый из нас всегда может взять любое транспортное средство — или, скажем, телефон или радио — войны становятся маловероятными.