– Так вы что, не понимали, о чем речь?

Якимов помотал головой.

– Вы не слышали об убийстве? Не знали, что граница закрыта, международные линии перерезаны, нам не позволяют посылать телеграммы и никому не дают покинуть Бухарест? Вы что же, дружище, не знаете, что вам грозит смертельная опасность?

– Да что вы говорите, – произнес Якимов и украдкой огляделся в поисках сочувствия. Не встретив его, он попытался изобразить интерес. – И кто же кого убил?

Журналисты даже не попытались ему ответить. Гай вмешался и объяснил, что убили премьер-министра.

– Перед его автомобилем выехали какие-то юноши, заставили его остановиться. Когда он вышел, чтобы узнать, что случилось, его застрелили. Он умер на месте. Потом убийцы захватили радиостанции и заявили, что он умирает или умер. Они и сами не знали.

– Его нашпиговали свинцом, – перебил Галпин. – Он привалился к дверце автомобиля – эти его розовые ручки, полосатые брючки, новенькие лаковые ботинки. Потом съехал на землю. Ботинки покрылись пылью…

– Так вы сами это видели?

Якимов восхищенно уставился на Галпина, но тот не смягчился.

– Были очевидцы, – сказал он. – А вы-то где были? Пьяным валялись?

– У меня была тяжелая ночь, – признался Якимов. – Ваш бедный старый Яки только что проснулся.

Тафтон нетерпеливо заерзал.

– Господь любит дураков, – сказал он. – Мы там торчали, а он отсыпался.

В бар вошел гостиничный клерк и объявил, что телеграммы можно отправить с Центрального почтамта. Когда журналисты повалили наружу, Якимов вообразил, что его испытание закончено, и как раз собирался заказать себе еще выпивки, как вдруг Галпин схватил его за руку.

– Я вас подвезу, – сказал он.

– Вы знаете, дорогой, я думаю, мне сегодня лучше не выходить. Я не в лучшей форме.

– Вы собираетесь работать или нет? Поехали.

Глядя на сердитое, черствое лицо Галпина, Якимов не осмелился отказаться.

Когда они оказались на почтамте, Якимов написал на бланке: «С сожалением сообщаю об убийстве…» – после чего так долго думал, как пишется «премьер-министр», что посетители схлынули, и они снова остались вдвоем с Галпином. Тот мрачно взглянул на Якимова и спросил:

– У вас уже готова история? Кто за этим стоит и так далее?

Якимов покачал головой.

– Не имею ни малейшего понятия, дорогой мой.

Галпин неодобрительно поцокал языком и сказал уже дружелюбнее:

– Давайте я вам помогу.

Он взял авторучку и набросал длинное письмо, которое подписал «Маккенн».

– Отправка будет стоить около трех тысяч, – сказал он.

Якимов был в ужасе.

– Но у меня нет ни единого лея.

– Ну ладно, в этот раз я вам одолжу, но вы должны иметь при себе деньги на телеграммы. Международную связь могут закрыть надолго. А теперь бегите к Маккенну.

На следующее утро, спустившись к завтраку, Якимов увидел Галпина, выходящего из бара с канадцем по имени Скрюби. Подозревая, что они охотятся за новостями, Якимов попытался скрыться, но было поздно: Галпин уже его увидел.

– На Курином рынке светопреставление, – сообщил Галпин таким тоном, словно хотел порадовать Якимова. – Поехали, мы отвезем вас на старом «форде».

Якимов отшатнулся.

– Присоединюсь к вам попозже, дорогой мой. Мне надо заморить червячка. Пойду угощусь чем-нибудь.

– Ради всего святого, Якимов, – сказал Галпин неприятным голосом. – Я друг Маккенна и не позволю его надувать. Займитесь своей работой.

Он ухватил Якимова за руку и потащил в автомобиль.

По Каля-Викторией они доехали до реки Дымбовица. Якимова усадили на неудобное заднее сиденье. Галпин, очевидно довольный его послушанием, обращался к нему через плечо:

– Вы же слышали уже, что убийц поймали?

– В самом деле?

– Ну да. «Железная гвардия», как я и говорил. Это всё немцы: им нужен был предлог, чтобы вломиться и навести свой порядок, но они не учли, что вмешаются русские. А русские-то им помешали! Немцы не смогли их преодолеть. Но гвардейцы этого не поняли. Они-то думали, что сейчас придут немцы, и они будут героями. Никто их и пальцем не тронет. Даже прятаться не стали. Их нашли еще до того, как тело остыло, и казнили ночью.

– Но как же король, дорогой мой?

– О чем вы?

– Вы же сказали, что он сказал, что доберется до Кэлинеску.

– А, это долгая история. Вы же знаете, что творится в этих Балканских странах.

Галпин высунул голову из окна.

– Напряжение спало, – заметил он.

Скрюби окинул прохожих знающим взглядом и подтвердил, что напряжение действительно спало.

– Большинство здесь, конечно, предпочло бы, чтобы на границе были немцы, а не русские, – заметил Галпин и указал в окно. – Посмотрите-ка на эту жирную скотину. Сразу видно, что он за немцев.

Якимов выглянул в окно, практически ожидая увидеть двойника Геринга, но увидел обычную утреннюю толпу румын, желающих подкрепиться шоколадными пирожными.

– Что-то мне нехорошо, – пробормотал он со вздохом. – От голода какая-то слабость.

Но никто не обратил на это внимания.

Они пересекли трамвайные пути и выехали на улицу, которая спускалась к реке. Галпин припарковал автомобиль на набережной, и Якимов увидел огромную очередь, которая вилась по рынку, словно кишечник. Он преисполнился надежды. Даже Галпин сочтет такую толпу чрезмерной.

– Дорогой, нам же тут весь день придется стоять, – сказал он.

– У вас же есть карта? – резко спросил Галпин. – Так идите за мной.

Он уверенно зашагал сквозь толпу, держа повыше карточку, которая подтверждала его привилегированное положение. Никто не пытался его остановить. Крестьяне и рабочие расступались перед ним, а Скрюби и Якимов следовали за ним по пятам.

В центре рыночной площади отгородили участок, который охраняли с дюжину полицейских в грязно-голубых мундирах. Увидев Галпина, они встали по стойке смирно. Один из них осмотрел его удостоверение, притворившись, будто понимает, что там написано, после с чего с важным видом освободил ему место для осмотра. Перед ними были трупы убийц.

Якимов не переносил не только жестокость, но и самый вид ее последствий, поэтому держался в сторонке, пока Галпин не приказал ему подойти. Он с отвращением взглянул на тела, опасаясь, что после этого не сможет есть.

– Их просто выбросили из грузовика, – сказал Галпин. – Сколько их здесь? Вижу четверых… пять-шесть, кажется.

Они напоминали груду тряпья. Одно из тел пошевелили ногой, и стали видны голова и рука; залысина на голове напоминала тонзуру. Лицо было прижато к земле. Ноздря и глаз, что были видны, покрывала запекшаяся кровь, губы также слиплись от крови. Рука, потемневшая и высохшая под солнечными лучами, была вытянута, словно в мольбе о помощи. Кровь стекла по рукаву на мостовую.

– А этот был еще жив, когда его выбросили, – заметил Галпин.

– Откуда вы знаете, дорогой мой? – спросил Якимов, но ответа не получил.

Галпин снова просунул ногу под ограждение и, пошевелив еще одно тело, перевернул его лицом вверх. По щеке проходил глубокий порез. Открытый рот почернел от кровавой рвоты.

Галпин и Скрюби принялись писать что-то в блокнотах. У Якимова блокнота не было, но это было неважно: в голове у него всё равно было пусто.

Когда они вернулись в автомобиль, он спросил Галпина:

– Дорогой мой, я неважно себя чувствую, не найдется ли у вас при себе фляжки?

Вместо ответа Галпин завел мотор и помчался на почту. Им выдали бланки для телеграмм, но, когда Галпин попытался отослать сообщение, выяснилось, что связи опять нет. Якимов испытал облегчение, так как ему удалось нацарапать всего три слова: «Убийц поймали, и…»

– Не привык я к такому, – простонал он с совсем уж остекленевшими глазами. – Необходимо промочить горло.

– Нас ждут на обед для прессы, – сказал Галпин. – Там всё будет.

– Но меня не приглашали, – ответил Якимов, чуть не плача.

– Ну, карта же у вас есть? – вопросил Галпин, теряя терпение. – Так поехали же, ради бога.