Литмир - Электронная Библиотека
A
A

****

Опустевший "Сапфировый". Слышен даже звук кроссовок, кажется. Виктория медленно идёт от кабинета привычным путем: коридор, зал славы, лёд, вахта:

– До свидания, Виктория Робертовна.

– До свидания.

Рабочий день вытек весь, остался тихий вечер наедине с собой, своими планами, своими мыслями. Звонок Нике, обязательно. Звонки сестрам и брату, возможно. Есть шанс даже почитать что-то, что не имело отношения к работе.

Первая дверь, выход на улицу. Вика почти придумала себе свободный вечер. Он был так хорош в планах, что занял все внимание.

Из темноты выступает высокий седой человек с букетом белых роз:

– Твоего звонка, я, пожалуй, не дождался бы, принцесса?

Свобода стала угнетающей. Планы на вечер спутались и почти полностью слиняли в ничто при звуках голоса. Голоса и правда со временем почти не меняются.

Вика инстинктивно делает шаг назад, не потому что узнает Владимира, а потому что любая женщина отступает при виде неожиданно выходящего из мрака мужчины.

– Бог с тобой, Тори, не настолько я страшен, чтобы от меня шарахаться.

"Он постарел",– первая мысль, которая дала себя зацепить в броуновском движении неопределяемых однозначно эмоций.

Впрочем, а что она хотела? Отцу ее ребенка уже за 60. У него внуки. Мальчик и еще мальчик. Виктория Робертовна волей-неволей, а в курсе личной жизни бывшего. Узкий мир фигурного катания. И захочешь, а не потеряешь из виду человека, которого вся семья при тренерских постах. Он по-настоящему дедушка, официально. Что осталось от того мужчины, по которому она почти 20 лет назад выплакала столько слез, чьи черты до сих пор вольно, а чаще невольно видела в своей дочке?

– Я не ожидала этой встречи,– устало произносит Домбровская.

– Я до сих пор могу удивить кое в чем,– улыбнулся мужчина.

Да, у Ники его улыбка. В освещаемой из холла ледовой арены ночи это стало болезненно очевидным.

– Володь, что тебе нужно? Столько времени прошло.

– Ты хочешь монологов на сцене?– мужчина кивает в сторону стеклянных дверей, за которыми пост охраны. Они и правда, как актеры, которые разыгрывают мизансцену.

– Я хочу домой. У меня был сложный день. И завтра будет ещё более сложный. Твое появление – не та встреча, которая улучшает вечер тяжелого дня.

Неужели все оказалось так просто? Ей нечего ему сказать. Не о чем спросить. И совершенно ничем не хочется делиться. Ни обиды. Ни злости. Ни боли. Ничего. Только усталость.

Невольно вспомнилось, как много лет назад мама, глядя утром в воспаленный взгляд уже очень беременной дочки, тихо качала головой и молчала. Мама видела, как плохо ее девочке, теряющей каждым новым днем еще кусочек веры в красот и правильность мира, где воздается по заслугам хорошим людям. А потом эта боль выгорела. И Вова превратился в неоформленный призрак человека из очень далекого прошлого. Даже дочь не особенно оживляла воспоминания. Все прошло.

Вика двинулась вниз, в сторону парковки. Мужчина последовал за ней.

– Давай я тебя подвезу домой, Тори?

– Виктория Робертовна,– с нажимом произносит женщина,– Да и к тебе я предпочитаю обращаться по отчеству. Так будет правильно. Нет! Правильно будет даже не здороваться.

Как же она сегодня устала. И почему он не уходит?

– Вика, я хочу познакомиться с дочерью!

Обухом по затылку и то менее страшно. Она смотрит на него так, словно только что услышала, что он маньяк-расчленитель, не меньше.

– Я имею право,– бессильно говорит Владимир.

– Вообще-то, нет!

Таким голосом она отчитывает на тренировках халтурщиков.

-Нет, Вова, ты не имеешь права ни на что! Ты ей никто! Ты о ней и ничего не знаешь. Никакого права считать себя ее отцом у тебя нет! Тебя не было, когда она училась ходить, когда вставала на коньки, когда пошла в первый класс, когда получила двойку. Когда болела в конце концов! О каком праве ты говоришь?!

Это был срыв. Голос неконтролируемо повышался и звенел, наполняясь слезами. Оказывается внутри все помнилось и даже болело, ели задеть струну-воспоминание. Обида на то, что ее оставили в двадцать пять лет в одиночку разбираться с такой большой задачей как родительство, никуда не делась.

Видит бог, Вика до самозабвения любила своего ребенка. Она сделала все, чтобы девочка выросла счастливой и ни в чем не ощутила ущемления от отсутствия папы. Но Домбровская не считала честным, что ей пришлось дополнительно прилагать усилия к тому, что могло быть просто по факту присутствия любящего отца в жизни ребенка.

– Но я ведь дал тогда денег на операцию!

– Может быть, только из-за этого я ещё с тобой разговариваю!

Ника лежала белая и почти прозрачная. Виктория металась между обвинениями самой себя, проклятием жесткому холодному льду, который лишает ее ребенка колена, и чувством полной безысходности.

Дело было не только в деньгах, сколько в том, что помимо денег нужен был врач. Единственный в России, который мог взяться за операцию и сделать ее так, что последствий практически не будет, если все сложится хорошо.

Виктория могла пробить любую стену. Любую, но только при условии, что до стены можно хотя б добраться. А тут оборона в три слоя. Время идет. По квоте что-то сделают, но это даже не полное восстановление для обычной жизни, не говоря уж про фигурное катание. Повезет, если сильно хромать не будет. Для ребенка, который осваивает каскады из двух тройных в девять лет.

Единственный раз, когда она не постеснялась и не побоялась обратится к великой родственнице отца ее ребенка. У той были доступы к недосягаемым. На просьбу ей ничего не ответили, серили долгим взглядом и отвернулись. Пришлось проглотить. Она бы и не такое проглотила ради своего ребенка. Но ведь и этой старухе девочка была не совсем чужая. Она же знала о своем родстве с малышкой.

Через два дня молчаливый человек с бесцветными глазами, пришедший в тренерскую и отдавший ей пакет с пачкой купюр и телефонным номером врача, написанным очень знакомым почерком, стал великим спасением. Входит, оба и мэтресса, и Вовочка были не настолько котами, насколько успела их обвинить в бесчувствии истерзанная мать.

На каскадах тройными, конечно, поставили жирный крест, но фигурное катание осталось в жизни Ники. Да, их дочь все еще танцует на льду именно благодаря своему, безразличному во все остальное время к девочке, отцу. Это стоило разговора. И даже стоило того, чтобы вникнуть в его желания. Но точно не во все!

Злость пробилась сквозь усталость и затапливала со страшной скоростью:

22
{"b":"810007","o":1}