— Райли, подожди.

— С меня хватит, Джордан! — кричу я, идя в сторону Парижского театра на 58-ой улице, чтобы быть вне пределов слышимости магазина или Боже упаси, менеджера.

Схватив мою руку, он разворачивает меня и крепко обнимает. Затем, берет полы своего пальто и укутывает меня в него. Я охвачена теплом его тела, хорошо знакомым запахом его кожи, мыла, которое он любит, ощущением мышц под его рубашкой.

В его объятьях так хорошо и я не тороплюсь его оттолкнуть, хотя следовало бы. Очень даже. Одну минуту, только одну минуту, говорю я себе, а потом прогоню его.

Но вместо этого я прижимаюсь сильнее, ближе. Я так поэтому скучала. Так скучала по нему. Как можно любить и ненавидеть кого-то так сильно одновременно? Это кажется невозможным, но вот она я.

— Я скучаю по тебе, — шепчет он на ухо.

Дрожа, я неосознанно, оборачиваю руки вокруг его талии и прижимаюсь лицом к его шее. Он пахнет, ощущается как будто создан для меня. Но он не принадлежит мне. Я одолжила его на очень короткое время. Достаточно долгое, для того чтобы я могла потешить себя фантазиями, но сейчас пришло время вернуться к реальности. Я больше не та девочка, которая верит, что под улицами Нью-Йорка живут драконы. Я перестала в них верить в тот день, когда умер мой папа. И с тех пор, как Джордан вышвырнул меня, я больше не верю в принцев и в жили они долго и счастливо.

— Давай зайдем внутрь. Ты простудишься.

Его самый большой страх. И скорее всего он от него никогда не избавится. Не знаю, сможет ли он преодолеть убеждение, что все, о ком он заботится заболеют и умрут.

— Прости… Прости за все, что случилось. Я хочу снова и снова говорить тебе о том, как сожалею, но я не хочу делать это здесь, стоя под снегопадом.

Открываю глаза. Запрокидываю голову, снежинки падают мне на нос, рот, глаза. Они падают Джордану на волосы и исчезают. Он проводит большим пальцем по моей нижней губе и медленно наклоняется. Джордан близок к тому, чтобы поцеловать меня, когда я все вспоминаю.

Взыскания по закладной. Сбор вещей для переезда. Руины дорогого мне бизнеса.

— Я не могу. Я больше не могу позволить себе общаться с тобой, Джордан. У меня нет времени на твою драму. Когда я сказала, что без денег, то именно это имела в виду. Мне нужна эта работа.

Черты его лица ужесточаются, мягкое мечтательное выражение улетучивается в мгновение ока.

— Я платил тебе четыре тысячи долларов в неделю. Как ты вообще можешь быть на мели? — Я пытаюсь оттолкнуть его, но хватка Джордана становится крепче. — Ты ожидаешь, что я буду для тебя открытой книгой, в то время как сама выбираешь, что мне позволено знать, а что нет?

Я не могу винить его за такой ход мыслей. Несмотря на то, что произошло между нами, он имеет право знать правду.

— Денег нет. Я выплачивала долг. — Мой голос срывается, чувство безысходности вырывается наружу. — Вот почему я вообще согласилась на работу.

— Что за долг?

В чем смысл теперь защищать Томми? Он уехал, надеюсь, туда, где безопасно.

— Что за долг, Райли? — повторяет Джордан, пока я решаю, как все объяснить, с чего начать, от его взгляда исходит напряженность как от тысячи солнц.

Внезапно мы движемся. Обнимая за плечи, он подталкивает меня к входу в Ритц Карлтон, через дорогу.

— Куда мы идем?

— Я не собираюсь обсуждать это на тротуаре, посреди снежной бури.

— Я только что сказала…

— Я знаю, что это Томми. Знаю, что он взял деньги из ящика и, что ты его защищаешь. Он прислал письмо, — лицо Джордана страдальчески искривляется, — с распиской я твой должник (прим. IOU — документ, оформленный в свободной форме и выдаваемый заёмщиком кредитору при получении кредита или займа).

Только я решила, что увидела и услышала все, что нужно.

— Я все выплачу. Даже если это займет вечность.

— Дело не в деньгах.

— Нет, для тебя нет!

Он резко, раздраженно выдыхает.

— Райли…

— Нет. Хватит. — Я отталкиваю его и на этот раз действительно добиваюсь своего. Он выглядит настолько же удивленным, как и я. — Ты не будешь обращаться со мной как со всеми остальными. Я выплачивала долг за Томми. Вот почему я устроилась на эту работу. Я сделала это для того, чтобы не потерять свою собственность, но все равно не избежала этого!

Джордан моргает, очевидно, переваривая все, что я на него только что обрушила. Потом он хмурится.

— Детка, ты заболеешь…

— Как кто? Лейни? — Это останавливает его. — Любовь всей твоей жизни? Я была готова врать себе, что это нормально. Она появилась задолго до меня, и у вас имелась своя история…и у меня есть прошлое. У нас с Томми. Ему потребовалась моя помощь и я не могла его подвести.

— Почему ты не сказала мне?

Из меня вырывается безрадостный смех. Я даже больше не дрожу. Тело до самых костей охватило онемение.

— Ах, да, конечно. Потому что ты бы не понял.

— Это нечестно.

— Да, это так. Но ты и ты был не справедлив. Я любила тебя. Любила, а ты пренебрежительно говорил обо мне другу. Ты сказал, что я развлечение.

— Это не то… что я имел в виду. Ты должна это понимать.

Он даже не пытается скрыть удивления на своем лице от моего заявления о любви. Если у меня и имелись какие-либо сомнения о том, что он ко мне испытывает, то теперь я наконец получила ответ.

— Из-за тебя я почувствовала себя ничтожной…настолько ничтожной как никогда раньше. Знаю, что не из твоего круга, но я никогда не притворялась, что это так…но я и не отброс.

Он моргает, снова впадая в прострацию. Так будет лучше. Полный разрыв. Он никогда меня не любил. Он заботился обо мне. Привязанность была настоящей, я это не придумала, но это никогда не являлось любовью.

Я не стыдилась того, кем являюсь. Мне много не нужно. У меня есть, был, бизнес, которым я гордилась. Есть люди, которые любят меня.

— И я не хочу, когда-нибудь снова испытать подобное.

Я не задерживаюсь, чтобы узнать, что еще он скажет. Я ухожу. На этот раз на своих условиях.

Джордан

В жизни есть такие моменты, которые оставляют свой след на человеке. Первая любовь, первый секс, первый раз, когда ты узнаешь, что родители неидеальны. Первый раз, когда ты осознаешь, что причинил непоправимый ущерб, человеку, которого любишь больше, чем жизнь. Сейчас я нахожусь на этой ступени обучения. Худшая часть. Вы могли бы подумать, что к тридцати трем годам, я уже выучил этот урок.

Я сделал все что мог, разве, только не набил татуировку с извинением на лбу. Я даже готов обсудить и это, если она согласится выслушать. Остался последний вариант, который можно разыграть.

Я сажусь в вагон метро, направляющийся до центра. Кажется правильным сделать это. Та речь, о том, что она не моего круга, убила наповал. Никогда не чувствовал себя хуже или настолько пристыженным, это акт покаяния.

С шипением закрывается дверь, люди расталкивают друг друга на местах. Тогда я вижу, так сказать, предостережение (прим. в англ. выражение writing on the wall является идиомой, означает предостережение, буквально надпись на стене). Стена, дверь, на самом деле не имеет значения. Циничный поэт из метро заменил надпись Не прислоняйтесь к двери на Не влюбляйтесь.

Гимн всех несчастных. Я понимаю, что он чувствует. Мое разбитое сердце уже стремительно бьется в ожидании того, что произойдет дальше.

Спасибо за предостережение, но уже слишком поздно. Поезд ушел. Все произошло, в тот день, когда Райли столкнулась со мной. В тот день, когда она спасла мне жизнь. Во всех смыслах. До того, как она врезалась в меня, я притворялся, существуя на грани жизни и смерти, ожидая конца.

Вагон останавливается, все высыпают наружу. Я бегу вверх по лестнице. На вершине ветер пронизывает на сквозь. Отсюда хорошо виден мемориал, посвященный одиннадцатому сентября, он заставляет задуматься об отце Райли, о том, через все, что она прошла. Все, через что вынудил ее пройти я. Я с радостью проведу остаток жизни, заглаживая вину перед ней, если она позволит.