Через пять дней после этого урока, мою любимую учительницу увёз чёрный ворон. Для всех Эльза Францевна стала шпионкой, но не для меня.

Началась охота на врагов народа.

Репрессии начались в Беларуси задолго до тридцать седьмого года. После Польско—Советской войны по Рижскому договору нашу страну разделили. Западная часть отошла Польше, а восточная часть РСФСР. Поляки могли потребовать и восточную. Только почему-то мечтатели о возрождении Речи Посполитой не забрали бывшие земли. Даже не знаю, кому больше повезло: жителям западной Беларуси или нам? Хотя, тем тоже было не сладко. Быть под пятой горделивого ляха, то ещё сомнительное удовольствие.

Репрессии и коллективизация вплотную коснулась западных соотечественников только после войны. Мы же ощутили ежовую рукавицу военного коммунизма сполна. Сначала ОГПУ и НКВД гонялись за поляками в их усадьбах. Когда шляхтичей поубавилось, принялись за зажиточных крестьян, дав им обидное прозвище – кулаки. Будто они в своих руках держат весь хлеб и не хотят делиться.

В двадцать восьмом году начался «хлебный кризис». Закупочные цены на зерно искусственно занизили. Выращивая с таким трудом стратегически важный продукт, крестьяне не хотели задёшево его отдавать. Правительство не придумало ничего умнее, как забирать силой зерно. Комиссары вычищали амбары и погреба так, что и мышам не оставалось. Такая политика спровоцировала более пятисот выступлений и это только в моей стране. Несогласных с изъятием хлеба жестоко уничтожали.

Раскулачивание внесло непоправимый урон независимому жителю деревни, а коллективизация окончательно добила. Жестокие меры дали городам долгожданный хлеб, уничтожив некоторую часть работящего населения бывшей Российской Империи. Итог: тысячи сосланных и расстрелянных. Отнимая последний хлеб у селянина, новая система обрекла его на голодную смерть. Сотни людей заплатили жизнью за ударные темпы индустриализации. А тут ещё машина репрессий набирала обороты, кромсая все больше и больше человеческих судеб.

Представители всех здравомыслящих профессий, не согласных с политикой молодой страны, подлежали чистке. Учителя, врачи, учёные, литераторы – арестовывались сотнями. Их ссылали. Расстреливали. Высосанные из пальца обвинения сыпались на их головы, как из рога изобилия. В начале тридцатых годов процессы были показательными. Якобы раскрывались целые шпионские сети: «Союз освобождения Беларуси», кулацкая организация «Пуховичского района» и это не все громкие разоблачения врагов народа.

Чтобы улучшить процесс работы ОГПУ, решения о мере наказания «врагов народа» принимали три человека. «Тройки» – как их называли в народе. В тридцать седьмом году репрессии достигли своего максимума. Коммунисты всегда стремились к ударным темпам во всём. В те страшные годы, казалось, что весь народ разделился на «врагов народа» и тех, «кто сдаёт врагов народа». Арестовать могли за самый невинный проступок. Например, опоздание на работу или анекдот. Сталинские репрессии походили на средневековую инквизицию. Религиозным фанатикам везде мерещились ведьмы, а комиссарам «враги народа». Дошло до того, что и палачи сталинского режима стали опасаться друг друга. Наряды на «врагов» росли в арифметической прогрессии. Может статься, что и твоё имя внесут в список, чтобы закрыть отчётность за квартал. Заслуги перед отечеством не вспомнят. Сегодня ты комиссар НКВД, а завтра за излишнюю или не очень хорошую расторопность «враг народа». Так произошло и в Сенно. Одного комиссара сменил другой. Если тот был относительно мягким, то у нового комиссара сплошные амбиции. Не лучшее качество для человека его профессии в тридцать седьмом году.

Пусть мы были не очень дружной семьёй, но по-своему счастливой. Наше счастье было в однообразии. Для большинства людей однообразие – это и есть сама жизнь. Всем хочется просто жить. Просыпаться по утрам, пить горячий чай с блинами и вареньем. Обнимать любимых, провожая их на работу и встречая после. Радоваться каждому шагу своего ребёнка. Его успехам в школе. Переживать за неудачи и подбадривать, что в следующий раз обязательно получится. Засыпать под сопение домочадцев или даже храп. Счастье – это уверенность в завтрашнем дне. Новый день не принесёт ничего нового. Новый день не станет отправной точкой для несчастий. Он будет таким же, как и предыдущий.

Так думали и мы в одно пасмурное утро апреля.

Отец ушёл на службу раньше обычного. Ещё засветло к нам прибежал посланный дежурным паренёк. В зоотехникуме вскрыли замок и покалечили сторожа. Старик чудом остался жив, но в себя пока не пришёл. Такое преступление было настоящим событием, после восстания эсеров в Сенно. Их сопротивление советской власти в восемнадцатом году было непросто мелким волнением. В бывшей Земской управе левые эсеры даже организовали свой штаб. Но набирающей обороты власти большевиков уже никто не мог противостоять.

Мама накрывала на стол и всех торопила. На часах стрелка показывала половину седьмого. Ещё целых полтора часа до школы и так хотелось спать.

Я неторопливо ела кашу, делая вид, что слушаю Анины бредни о вчерашнем собрании комсомольцев. Планы пятилеток и субботники во славу дня трудящихся меня уже тогда не интересовали. Я переживала за Эльзу Францевну. Уроки немецкого языка отменили. Не было учителя. Нехорошие слухи расползались по городу. Будто учительница – шпионка и у неё целая подпольная сеть в Сенно. Эти враги народа хотят разрушить нашу счастливую советскую жизнь. В это я не верила, как и во многое другое.

Коля быстренько, как утка, проглотил завтрак и приставал к матери. Та недовольно бубнила ему в ответ:

– Ты денег не получишь. Спроси у отца. Сколько можно смотреть одно и то же?

Поняв, что у матери он денег не выклянчит, брат ушёл собирать портфель. В качестве протеста Коля начал громко распевать песню из кинофильма про Чапаева. Этот «Чёрный ворон» в писклявом исполнении брата заставил всех в один голос крикнуть:

– Заткнись!

– Пока денег на кинотеатр не дадите, не замолчу!

Первой не выдержала Аня. Сестра вытащила из сумки пару копеек и кинула на стол.

– Иди возьми деньги, только не пой больше!

Из-за занавески выглянула довольная рожица младшего брата.

– Ань, а ещё дашь? – и тут же добавил, – Ну, чтобы я завтра без песен?

Сестра брызнула смехом, а за нею и мы.

– Вот нахал! – пожурила его мама. – Ему мало! Иди в школу!

Брат вихрем промчался меж столом и дверью. Помахав в дверях, Коля побежал в школу.

– Когда фильм-то показывают? – спросила мама.

– Вроде сегодня в десять будут, – уже одеваясь, ответила сестра.

Заподозрив, что сын прогуляет школу, мама посмотрела на меня и приказала:

– Проверишь брата, Лизка.

Возразить матери мне не дал Дружок. Пёс залаял и радостно заскулил. Отец. Только его так встречает наш Дружочек. Потом снова зашелся лаем. Это чужой зашёл во двор. Голос отца заставил собаку замолчать. Хвостатый сторож уже не лаял, только злобно рычал на непрошеного гостя.

Отец вошёл в дом и, не снимая фуражку, сказал матери:

– Собери мне поесть.

– Что? Почему? Ты куда? – поток вопросов посыпался на отца.

– Собери, – спокойно повторил муж.

Мать засовывала в мешок обычный походный обед: хлеб, сало, домашний сыр. Недовольно посматривая на немногословного супруга, впервые в жизни молчала.

Надо было, на свою беду, Ане пораньше встать из-за стола. Знала бы она, что дождись она меня, в её жизни было бы всё иначе. Но тогда сестрица спешила. Её ждал Фёдор.

– Я пошла! – бросила мне сестра.

– Ну, подожди минутку, – попросила я.

– Нет, капуша! Ты и портфеля ещё не собрала, – сказала Аня и скрылась за дверью.

Так Анюта встретилась с Гришкой.

Его чёрные, острые как нож, глаза вонзились в дочку местного участкового. Могу себе представить, с какой жадностью во взгляде он провожал Аню. И её смущение от этой роковой встречи. Моя сестра хоть и была бойкая и за словом в карман не лезла, но Гришка одним только взглядом заставлял замолчать. В его глазах было что-то такое, отчего страх начинал разъедать тебя изнутри. Тонкие губы кривились не то в усмешке, не то в оскале. По этой улыбке я никогда не могла угадать: доволен ли он. Григорий Коршунов был человеком размытых граней. В нём было столько же доброты, сколько и жестокости. Сильный, смелый, честный, рвущийся всегда вперёд Гришка с одной стороны и хитрый, двуличный, злопамятный с другой. Ни в одном человеке вы не найдёте так много противоречий, как в Коршунове. Он стал и спасением, и проклятием для нас.