Так жизнь Ани и моя для матери была важна, только с точки зрения чужих бабок и дедок. Вечное: «что скажут люди?!». Мы с сестрой стали настоящим кошмаром всех родителей. Ладно, одна дочь опозорила мать и отца. В семье не без урода. А тут сразу обе!

Измена сестры была раскрыта глухой бабой Клавой. Слуха-то нет, глухая тетеря. А вот глаза, что у сокола. Сплетни по городу пошли в начале тридцать девятого. Не было ни одного человека, не знающего об Ане и Феде. Сенненские кумушки смаковали все подробности измены. «Жена Коршунова на сеновале любится с Федькой – одноклассником своим», «Коршунов врагов ловит, а собственную жену поймать не может», «Не ржавеет старая любовь! Анька с Федькой гуляет, пока муж—чекист родине служит» – ну, и всё в таком духе. Неудивительно, что эти слухи дошли до Гришкиных ушей. Рогоносец любовников не поймал с поличным, но жену избил сильно. Моя сестра не выходила из дома больше двух недель. Ребёнка тоже скинула. Гришка только обрадовался горю жены.

– Не мой, значит! Нагуляла, сука! – и принялся опять избивать ещё слабую жену.

В тот вечер я была у них дома. Ухаживала за Аней, когда пришёл Коршунов. Я бросилась на него с кулаками. Царапалась, кусалась, лупила почём зря. Как же я его ненавидела. Единственное, что он смог сделать мне, это скинуть меня со спины. Замахнулся, чтобы ударить. Но, не ударил. Я смотрела ему в глаза без страха. Слова бабушки Есфирь я запомнила хорошо: «Они сами тебя боятся. Ты заглядываешь им прямо в душу…».

– Ну, ударь! Попробуй! С бабами воевать легче, чем с мужиками, – шипела я.

Я знала то, что моя сестра не знала о мужчинах. Если хотя бы раз позволишь себя ударить, то потом по лицу ты будешь получать постоянно. Избивая мою сестру, меня Коршунов ни разу не ударил. Он замахивался, кричал, но никогда не бил. В моих глазах он не видел страха и это пугало его. Я не пряталась, не закрывала глаза, не дёргалась в испуге. Я смотрела прямо пред собой. Я видела хитрую душонку через его чёрные, расширяющиеся от гнева, зрачки. Не выдерживая такой стойкости, он уходил. Так было и в этот раз. Гришка опустил руку и ломанулся к дверям с рёвом раненого медведя.

– Ведьма, проклятая!

Надо же, а всего два дня назад шептал: «Ведьмочка моя зеленоглазая». Вот так переменчива любовь мужчины. Достаточно один раз показать клыки, оскалившись, и ты уже проклятая, а не любимая.

Да, я стала любовницей мужа моей сестры. И нас это устраивало. Сестра любила другого. Ей было всё равно с кем Гришка. Хоть с кикиморой болотной, только бы не с ней.

И мне тоже было всё равно. Гришка особо не таился. О нашей связи узнали намного раньше, чем об Аньке и Федьке. Сначала жалели Аню и проклинали меня – змею подколодную. В меня даже бросил грязью Стёпка Сморыгин. Вечный мой недоброжелатель. С работы за аморальное недостойное поведение не уволили. Боялись. Всё-таки Коршунова девка. И Гришку не трогали по службе. Хороший сотрудник. А с кем и когда – это уже его личное дело. Главное, долг свой отменно исполнят. «Врагов народа» ловит и раскрывает исправно.

Всё изменилось, когда узнали об Ане с Федей. Город просто перетрясло от такой новости. Ничего себе семейка. Жена не лучше мужа. Хороших дочек воспитал участковый. Одна другой не лучше. И как ни странно, быстро забыли о нашем аморальном поведении. Наверное, для такого маленького городишка, как Сенно, это был перебор. Муж спит с сестрой жены, а жена бегает к любовнику. Анекдот какой-то. Или, может, тридцать девятый год был богат на события и не до нас всем стало. Германия напала на Польшу. Западная Беларусь присоединилась к СССР. Хлынул поток беженцев—евреев с захваченных немцами земель. Их рассказы о культурном немецком народе сильно отличались от официальных. Да и в череде таких событий о нас просто забыли. Только мой статус падшей женщины никто не отменял. Я по-прежнему была любовницей Гриши. Сестра по-прежнему была его женой. Пусть и покрывшей себя пятном позора, но всё же, она была его жена. На ней женились, и это делало её выше меня и неприкосновенной. А на мне после такой славы уже не женятся. Не в этом городе, точно.

В конце того же тридцать девятого у Ани родился сын. Это уже был точно ребёнок Коршунова. Федьку забрали через месяц после их разоблачения. Порча социалистической собственности – серьёзная статья той эпохи. Аня сильно убивалась и руки на себя хотела наложить. Я сама лично вынимала её из петли на чердаке. Она плакала, вырывалась и кричала:

– За что ты любишь его? Он же чудовище!

Моя сестра думала, что только по большой любви можно спать с мужчинами. Без этих чувств – противно и гадко. Только ей было невдомёк, что выбора у меня не было. Гришка всегда добивался, чего хотел. Любой ценой и способами. Так зачем идти против течения, если можешь поплыть по течению? И сил меньше потратишь. И выгоду извлечёшь. А быть его любовницей выгодно. Да и, как оказалось, Коршунов был не такой уж законченной скотиной. По крайней мере, до тех пор, пока всё шло, как ему хотелось. Против него лучше не идти. Из щедрого и шутливого любовника он быстро превращался в жестокого и мстительного тирана. Подход к его сердцу я нашла быстро. Им можно было управлять. Но было всегда одно «НО». Гришка плохо поддавался дрессировке. Посадить на голодный секс-паёк было невозможно. Не дай – сам возьмёт. А вот если дашь, то в процессе проси чего угодно. И звезду с неба достанет. И на руках носить будет. Есфирь Исааковна опять оказалась права: зная желания мужчин, ими можно управлять.

Отношения с Гришкой меня не радовали, но и особо не тяготили. И на общественное мнение мне было плевать. Сестре я больно не сделала. Мужа у неё не увела.

Жалко мне было только мою сестру. Анечку смешали с грязью за любовь на стороне. Будь я одна позором семьи, мне было бы легче. Я, как и прежде, гордо шла по городу, не таясь от людей. Аня, наоборот, лишний раз со двора носу не казала. Её ругали и презирали. Словно чувствовали стервятники, кого надо клевать. Слабых… Тётя Фёдора опять постаралась. Арест любимого Аню морально уничтожил. Она, как и мать, поплыла по реке однообразия и смирения. Отгородилась ото всех и от меня тоже. Хотя врагом я ей не была. Не из-за мужа она закрылась от меня. Просто желание жить угасло с арестом любимого и гибелью не рождённого ребёнка. К своему сыну от Гришки она была холодна. Вы будете смеяться, но моя сестра поначалу бегала в Королевичи к бабке-чернокнижнице. Просила её навести порчу на Гришку – убийцу. Высшие силы ей так и не помогли. Коршунов был здоров—здоровее. Ничто его не брало. Хоть бы простудился. А нет! Видать, зараза к заразе не пристаёт.

Сороковой год был для меня самым спокойным. В Сенно меня больше не особо сторонились. Не отворачивались в сторону, если я встречалась им на пути. О моей связи с мужем сестры не забыли, но уже не предавали такого большого значения, как раньше. Устарела новость. Что языки зря чесать об одном и том же. Городок пяти озёр судачил о залёте дочери заведующего домом культуры. Соню, как говорится, поматросили и бросили. Актёришка соблазнил провинциальную дурочку и укатил со своей гастролирующей труппой дальше. О беременности своей дочурки Матвей Леонидович узнал, когда живот уже скрыть было невозможно. Вот это скандал! Отличница – комсомолка и всё туда же на скользкую дорожку разврата. Девчонку было жаль. Теперь клевали её.

Эту новость мне на хвосте принесла, наша сенненская сорока – Милица Кривиличка. Как ни странно, но с бывшей подругой сестры мы сдружились. Она первая протянула руку дружбы, когда началась травля меня.

– Заходи на чаёк, Лизка! – улыбаясь при всех на площади, приглашала меня Милица.

– Мне твоя дружба не нужна! – гордо завернула я нос.

– Мой тебе совет. Лицо попроще, и вперёд с песнями. Народ пошепчется и забудет, – она легонько толкнула меня вбок локтем. – А ты молодец! Я тоже бы его ухватила, так не даётся.

– Милица, ты шлюха! – возмутилась я её прямотой.