Это он о себе. Большой начальник. На работу – только с портфелем (ну – или с хурджином, если спешный вызов). Однажды Катька шепотом заявила Машке, что отчим «работает на правительство». Секретный агент: плыть – не всплыть!

На террасе у них – прохлада. Что-то растет рядом в бочках, выставив матовые зеленые лопасти. Горшочки – в целый ряд; в горшочках – полезные для организма специи.

Потрясающий кадр: Эмилия Карловна стоит, несколько сместившись от центра, на фоне огромного оранжерейного окна; спиной ко мне стоит: свет, пусть и разреженный, съедает все оттенки длинного – в пол, платья; правая рука – сама! подчеркивает смысл неизреченного…Только дымок привязан к мундштуку.

Не думайте об этом… Это просто – манера. Она и с дочкой говорит через плечо.

Иногда мне кажется: в этом запыленном окне она заново пытается сложить свою судьбу. Потому, что реальная ее не устраивает.

– Что еще нового в этом мире, джигит?

Как супруга узбека, она называет «джигитами» всех половозрелых мальчиков.

…И вопрос о Катьке вдруг повис в воздухе. Что-то у нее всегда припасено…Мне надо кричать, мне надо спешить – а у меня словно язык отнялся. Что она, в самом деле, уставилась в это окно: дворик свой никогда не видела?

– А куда побежал дядя Худайберды?

Дымок резко дернулся – и указал на входную дверь.

А то я сам не знаю.

– Ты за этим приехал? Да, джигит?.. Нашего дядю срочно затребовали на службу. Он же там «большой начальник», помнишь?

Я кивнул ее спине.

– Что-то там случилось, в Молочном. На трое суток увяз…Ну не может «правительство» без Керимова обойтись!.. – Последние слова она буквально выплеснула мне под ноги.

Зло меня взяло. Он же на работу побежал, а не в чайхану.

– Обсерватория – важный объект. А на вечер объявили «штормовое предупреждение».

– Да, конечно. Он там тучи метлой разгребает. Хотя, если его нет дома…

– А у вас – ВСЕ дома?

От неожиданности она даже развернулась. И тут я понял, что сказал.

– Я имею в виду, вам известно, где ваша дочь…сейчас, фрау Эмилия?

«Фрау Эмилия» – это ей нравилось.

– Естественно. Она со своим молодым человеком катается на швертботе.

Тут я выпал в осадок.

– Молодой человек, швертбот? Это я правильно понял?

– А что здесь не понять? – Передернула она плечами. – Кэтрин – здравомыслящая девушка: она свободна в своем выборе. К тому же – молодой человек посетил мой дом. У него европейские манеры. Он обеспечен, воспитан… Он и меня приглашал, но – дела, дела!

Она вдруг рассмеялась: ее позабавил мой оглушенный вид.

– Чем-то расстроен, джигит? Я чего-то не знаю о тайнах твоего сердца?

– Он весь в таком белом, да?

– Стиль Ривьеры. Да. Он весь в белом. Белый лимузин… – (Глубокий вдох.) И – белоснежный швертбот.(Еще один вдох.) Имеет свой бизнес на побережье. В основном – развлекательного свойства. Здесь же – курорт!..

Слово «курорт» она произнесла так, будто с чем-то загодя уже смирилась.

…Ай да Кэтрин!

– А твоя сестра не с ними, джигит?

– Упаси Боже!

– Ты ревнуешь? – И она так уставилась на меня, что я все прочитал в ее взгляде. У меня нет будущего: мой «лимузин» – унитаз на колесах. А ее дочь – умница.

– Узбеки называют это КИСМЕТ. Судьба. – Напутствовала она меня перед выходом. – Но в жизни есть много занятий…

Я уже не слушал. Я летел из этого дома, словно финишировал на Параолимпийских…

Дура ты, уважаемая фрау Эмилия!

Я не стал заезжать сразу на пандус (мой свободный пандус!), а тормознул у подножия лестницы, залитой полуденным солнцем. Дюжина прекрасных высоких ступеней, – я давно сосчитал их глазами. Мысленно я давно по ним носился: галопом! Как Черноухов со своей утренней собакой.

Сейчас у нижней ступеньки шел инструктаж: дядька Мотыль из дома напротив вправлял мозги маленькому помощнику.

Дядька Мотыль – человек в светлом плаще. Его знает вся округа. У него есть старинный брегет в кармане и – потрясающий сачок для ловли насекомых. В сложенном виде он помещается туда же: во внутренний карман плаща. Вот без этой «купеческой луковицы» и своего хитрого сачка он никогда не является народу. Только в комплекте.

Даже на службе (а служил он там же, где и жил; вахтером соседней многоэтажки) он сидел в жару щеголем, не снимая драгоценного плаща. Сразу даже и не поймешь: портье это – или приехавший с севера курортник.

Чтоб было понятно, дядька Мотыль – самый известный в городе коллекционер-энтомолог. Я сам когда-то был на его выставке в краеведческом музее: ужас! Где это он все собрал?

Пейзажи и ракушки сейчас не в ходу: приличные люди обожают «композиции из малой фауны»: лепят на стенку бабочек, «стрекоз над прудом», в общем – все такое. Самые продвинутые увозят товар живьем. Но их – мало.

Говорят, что у Мотыля в доме – «перезагрузка». И там он – король! И к себе на шестой этаж он ведет клиента лично (в свободный от дежурства день). А еще я точно знаю: по крайней мере – в тех двух окнах, которые «глядят» на меня, – никогда не гаснет свет. Никогда! А когда случаются перебои с электричеством – стекла таинственно мерцают: там – свечи.

В сезон вся окрестная детвора сторожит своего «кормильца»; все «вооружены» пустыми спичечными коробками или подходящей аптечной тарой. Даже взрослые (не смейтесь!), уходя в поход (куда-нибудь на водопады или в Долину Привидений), на всякий случай берут с собой обычный школьный сачок, чтобы какая-нибудь редкость ненароком не пролетела мимо. А уж про мобильную малышню – я и вовсе молчу.

Летом они просто атакуют дверь соседнего дома. Проникая вместе с жильцами сквозь кодовый запор, они несут дядьке Мотылю все, что скакало, трещало и свистело лишнего в окрестных травах. Толку, судя по недовольному виду Мотыля, было от этого мало, – но иногда он некоторым совал мелочь: на перспективу.

Сейчас он допрашивал низенькго тшедушного человечка, стоявшего на две ступеньки выше (это – чтобы видеть глаза рекрута). Разговаривал он так, будто лежал в шезлонге на пляже.

– Значит – так, до самого озера и дошел?.. А «фасетки» свои взял с собой? Нет, не взял. Не можешь отличить махаона от простой совки… Куда смотрит семья и школа? Забирай свою гусеницу…Стой! Ну-ка приведи сюда этого… – И большой, как у памятника, рукой указал на забившуюся в тень большую белую фуражку.

– Дядька Мотыль, не надо. – Вмешался я. – Я сам к пандусу еду. Я позову.

Он обернулся ко мне – и сурово изрек:

– Сидеть! Ты мне тоже нужен…

Посланец его, меж тем, с трудом вытолкнул на свет маленького черного водителя. Отослав помощника, дядька Мотыль ухватил за воротник новую жертву. Сразу – невесть откуда, появился у него под рукой и крохотный рабочий альбомчик: для наглядной агитации.

– Понимаешь? Ферштейн?.. Инглыш?.. Парле ву франсе… – Допытывался он, загоняя и без того перепуганную мордочку подальше в фуражку. – Что, вообще ничего? – Поражался дядька Мотыль. – Это в наш то век… Вот сюда гляди: это – Павлиноглазка Атлас. В Африке она, родной. Ты же сам оттуда, верно? Я понимаю: Африка – большая…Но чем черт не шутит?..Тебе на родину скоро, да? (В конце каждой фразы водила кивал – и дядьку Мотыля это вдохновляло.)

– Ты мне, рулевой, бабочку, я тебе – «мани». Ферштейн?

– Да, сэр. – Неожиданно громко сказал водила.

Дядька Мотыль победно оглядел детвору. Есть контакт!

– Так ты понял?

– Да, сэр.

– Вот, гляди… – своей монументальной рукой коллекционер указал на соседний дом.

– Ты – здесь, я – там. Видишь дверь? Ножками-ножками – туда. Будет Павлиноглазка – хорошо! Нет – других тащи: Африка – богатая. О-кей?

– Да, сэр.

Я уже тихо давился от смеха. Я знал, что услышу дальше.

– Ступай, малой… Постой, а как тебя зовут? Вот из е нейм?

– Дасэр! – кивнул эфиоп.

Физиономия дядьки Мотыля вытянулась:

– Понаехали… – Буркнул он. – Своих шоферов не хватает, что ли?