– Через десять дней, – я сдал четыре пункта не заплывая брассом в мексиканский залив, где в октябре по сообщению агентства Рейтер, начали строить нефтедобывающую платформу на базе сто пятой сухопутной армии близлежащего в пыли государства.
– По рукам, – ответил он, и мы ударили по рукам. – Когда поедете, возьмите документы: паспорт, военный билет, трудовую книжку, зайдёте сюда в семнадцатый кабинет, мы вас оформим и дадим адрес общежития. Матрас, подушка и одеяло там в наличии у каждого проживающего студ- аджаруана (в смысле учащегося ТУ).
В свою очередь я записал его ФИО, взял отпечатки пальцев, смерил рост, расспросил семейное положение, и лечилась ли от алкоголизма его жена в наркологическом диспансере, а если лечилась то не угодно ли пану директору показать справку, сколько детей, не числится ли в тайных агентах у иностранных разведок, и вообще как можно больше информации. Как ни странно, директор спокойно и подробно мне рассказал, как и подобает профессиональному руководителю подобного учебного заведения, что нет, слава коту Базилио – жена в таком диспансере не лечилась, а то бы он сразу узнал, или застрелил её из двухстволки, чтобы не позорила его, но в прошлом году у нее появилась опухоль во влагалище, как заходишь, с фонарём, а то ничего не видно, на верхней стенке, чуть правее Фаросского маяка, – там в 1543 году каравелла утонула, смотритель забыл зажечь маяк… мы уж испугались как бы не рак, но доктор посоветовал массировать каким-нибудь твердым гладким предметом каждый день не менее часа, а главное – поэнергичнее и поглубже, чтобы восстановить нормальный кровоток в прилегающих жидконаливных цистернах. И я массировал… рукой в резиновой перчатке и правда – прошло… Я внимательно посмотрел на директора… Я ещё тогда не знал об истинном положении отношений в интимной сфере между эм и же в мегаполисе… Вообще-то по моим наблюдениям женщинам там массируют совсем другим « твердым гладким предметом», но ничего не сказал директору.
– Дочь, – продолжал он, – закончила заборостроительный институт, уехала на пять лет в Якутию по распределению, вот за неё мы с женой переживаем, ведь там, сами знаете, какие стоят морозы, даже в яранге иногда в чайнике замерзает вода и бывают случаи – голодные белые медведи по ночам суют головы в ярангу, и воруют еду; утром просыпаешься, глядь, а макаронов то в кастрюле и нет, куда подевались? А один раз был случай— однажды дочь так крепко спала, накануне сильно устала – айсберг шестами отталкивали от берега, чтобы не поломал торосы, и не почуяла, как один белый медведь просунул нос в щель между полостью из оленьих шкур, какая вход закрывает в жилище якутов, и нанюхал ей на правой ягодице фурункул (а может не только нанюхал а и нализал, белые медведи они тоже толк в интимных отношениях с противоположным полом понимают) – теперь ей сидеть нельзя… Привезли из соседнего района медвежью мазь, она мажет, но пока не помогает. А с иностранными разведками я закончил дела ещё в 1975 году после того, как меня поймали сотрудники КГБ и приговорили к расстрелу – была такая архитектоническая иллюзия на 157 лет, но Леонид Ильич не приходя в сознание помиловал, заменив трудовой повинностью на перестройке Беломорканала, потом вышла амнистия, и вот я оказался здесь.
Так мы решили вопрос моей учебы в его техническом училище, готовящем рабочих строительных профессий: маляров, электриков, каменщиков, сварщиков и еще каких-то серьёзных специальностей.
И поехал бывший военнослужащий почти генерал в запасе – ещё бы послужил маленько и точно бы получил – в город Муром. Со второго пути Казанского вокзала он там сел. На поезд уже ночью в одиннадцатом часу.
В вагоне познакомился с проводником, точнее это он со мной познакомился, когда я пошел брать постельные принадлежности.
– Так ты дембель, сказал он, когда выяснился мой социальный статус, выдавая мне простынь и наволочку, – я дембелей уважаю! Самогонку пить будешь?
– А то хуй нет! – просто, без выпендрежа, ответил я, справедливо решив, что теперь, на последнем участке по пути домой, можно расслабиться, – пойду приготовлю постель, скажешь, когда мне подойти, я тут в магазине у вокзала купил полкило колбасы докторской за два девяносто, и триста грамм кильки: как в воду смотрел, хлеба не купил, не думал что будет такой неожиданный приятный сюрприз!
– Часа через полтора, – ответил проводник – звали его – не помню как, но предположим Александром, роли его имя в моем на три четверти правдивом повествовании не играет, 25 лет парню, – проверю билеты и выдам белье. А хлеб у меня есть, и сало домашнее и вообще нащёт закуски не беспокойся.
Когда мы начали пить самогонку с проводником в его закутке, уже устоялась, как закваска в чане с брагой, глубокая ночь: шёл густой плотный снег. Посидели мы хорошо в его уютном тёплом номере с претензией на полулюкс, поговорили за жизнь. Он тоже где-то служил, так хорошо за беседой и самогонкой, «домашней, настоянной на апельсиновых корках», – похвастал он, скрасили дорогу, что я не заметил, когда подъехали к моей станции через четыре часа, хорошо что я постель – пододеяльник с наволочкой не заправлял, да и вообще не брал, иногда у меня хватало ума не делать лишних ненужных в этой жизни действий.
Слез с поезда раздетый – т. е. по летней форме и сильно пьян; снег шёл гуще и плотнее, чем когда я садился в Москве, словно непогода специально тащилась за поездом и решила мне перед домом сделать сюрприз: разыгралась чуть ли не настоящая метель, правда было не холодно, или мне после теплой вагонной каморки и под градусом так показалось.
И вот тут в моей жизни – я мог бы вообще не поехать ни в какую Москву, а более чем вероятно поехать в специальном автобусе с чёрной полосой на боку и надписью «ритуальные услуги», через несколько дней на местное кладбище. Словно бес меня, пьяного, попутал! Вроде и вокзал был рядом – в сотне шагов (ехал то я в последнем вагоне), но по пьяному делу, и, из-за плотности косо идущего снега, и ещё потому, что я все же устал после такой дороги, не сумел во время сориентироваться, я направился в другую от вокзала сторону. Ошибочно приняв вдалеке какое-то здание с огнями за вокзал. Из-за снега было не разобрать.
Перешёл наискосок железнодорожные пути, решив, сейчас будет вокзал, но его всё не было, хотя впереди за плотным снегом маячил призрак оперы с огнями в окнах, – вот он – вокзал, пересёк шоссе, ведущее на поселок Вербовский, и вышел к тропинке, которая вела к болоту, по какой я до Армии ходил на радиозавод.
Иду-иду, плотный мокрый снег хлестал мне прямо в лицо; ещё от такого дискомфорта нос уткнул символически, потому что утыкать его особо-то не было куда, прижал подбородок к груди, поднял воротник кителя, смотрел только под ноги, когда перешёл дорогу, и ещё прошагал минут десять; начался кустарник, камыши, а справа, метрах в двухстах светились окна двухэтажных домов (это был совхоз «Муромский»), уже минут пятнадцать в общей сумме иду, а вокзала всё нет, вдалеке всё светятся окна гипотетического вокзала, по ошибке мной принятого, а оказалось – через метель смотреть да ещё по пьяному плезиру не поймешь. Это заманивали меня алкогольные бесы окнами завода в болото, которое на его пути, они меня хотели, чтоб я там молодой суперсексуальный сгинул в объятиях русалок – эти болотные дамы уже по кочкам рассредоточились, шевелили хвостами, изгибались в томных позах, махали руками: «Солдатик давай к нам! вкуси сладости с настоящими дамами, это не полупьяных городских прошмандовок трахать, от которых прет перегаром!» Хотя там и тропинка была: не знаю смог бы я по ней пройти мимо такого искушения, когда тебя чуть ли не за руку хватают с кочек обольстительные сказочные девы! Что за хрень! По идее-то Василия Капцудаки он уже давно должен предстать передо мной, как конь перед берлогой гризли – муромский вокзал (на открытке неплохо смотрится, можно за музей народных ремесел перепутать с ним).
Устал сильно, выдохся, ноги по щиколотку проваливались в рыхлый сырой снег, оттуда жухлая мертвая трава торчит, какую он не успел засыпать. Алкоголь из меня стал выветриваться, я начал мерзнуть. А ты то как хотел, вино – вином, а если одет по летнему – замёрзнешь! Хорошо ещё что не мороз был, а то бы уже точняк мне наступил окончательный капцудаки, замерз как в известной песне про бродягу. Когда-же думаю, дойду-то?
