– Какая шахта?! – рассвирепел водитель, а мужики в касках хрипло загоготали. – Мы едем в обратную сторону. На шахту – АЛЮМИНИЕВЫЙ автобус. Знать пора! Но можешь не торопиться, парень. Он все равно уже ушел. Следующий – только завтра.
Новый взрыв грубого смеха завершил этот фарс. Материалы, как и информация, в наше время действительно значат больше, чем когда-либо раньше (если вообще что-либо имеет значение в этом мире), но в этой конкретной ситуации фактор материала оказался просто ключевым. Теперь перед посадкой в транспортное средство я, прежде всего, интересуюсь материалом, из которого оно сделано.
Давно в нездоровых умах группы акционистов, с которыми я почему-то имел тогда дело, созрел план отправки праха Маяковского в космос. Мой полет еще не вырисовывался даже в самых смелых фантазиях. Они пытались заинтересовать и мобилизовать под этот странный проект Роскосмос, но чуть было не огребли на этом скользком пути больших неприятностей. Тогда на «гаражном» производстве была заказана, спроектирована и сделана малая ракета, теоретически способная развить первую космическую скорость. Заправив немыслимым вонючим топливом, ее погрузили вместе со стартовым столом на низкорамный трал и, накрыв плотным брезентовым покрывалом, ночью окольными путями, избегая полиции, вывезли за город, на заброшенное бывшее совхозное поле. С помощью автокрана и нанятых рабочих быстро установили и приготовили к запуску. В момент начала акции был торжественно вынесен якобы содержащий прах Маяковского черный куб, на гранях которого горизонтально, вертикально и диагонально было начертано «Владимир Маяковский». Куб поместили в камере в вершине ракеты. Дальше все пошло нештатно. После нескольких осечек с зажиганием ракета вспыхнула, разбрызгивая вокруг себя снопы горящего топлива. Двух участников акции накрыло огнем. Их тушили и потом пришлось серьезно лечить от ожогов. Наши смехотворные потуги погасить пламя подручными средствами оказались безуспешными. Кто-то, очевидно, увидел это все с близлежащего шоссе и вызвал пожарных, которые профессионально завершили сорвавшуюся акцию. Затем было следствие, вызовы в полицию и прочее, о чем здесь не хотелось бы повествовать. Как бы там ни было, прах Маяковского от земли не оторвался в отличие от него самого, давно уже шагающего по звездам…
Я неплохо знаком с топографией Обводного канала в Санкт-Петербурге. По крайней мере, я так считал до тех пор, пока не стал участником двух удивительных событий. Оказалось, что в одном месте к каналу ортогонально подходит другой узкий канал. Вернее, совсем даже не канал, а прямая узкая улица, постоянно залитая водой настолько, что по ней равно можно проехать на вездеходе с высокими мостами и проплыть на плоскодонной лодке. Что мы и сделали с моим приятелем Максимовым. Максимов всегда был домоседом, страсти к путешествиям я за ним не наблюдал. А тут вдруг посреди лета его потянуло на воду. Короче, проплыли мы с ним на надувной лодке с мотором по этой улице (названия не помню – улица имени кого-то) до Обводного. Улица, как выяснилось, в Обводный не «впадает», слепо заканчиваясь за несколько десятков метров от него. Лодку пришлось перетаскивать. Благо, спуск к Обводному в этом месте оказался удобным, а вода прозрачной – совершенно противоестественно для обычно загаженного Обводного канала. Тут я обнаружил, что забыл документы. Максимов обещал дождаться меня, и я пошёл пешком в обратном направлении по параллельной «сухой» улице. Неожиданно мне позвонили из лодочного клуба и попросили срочно прийти. Туда нагрянула пожарная инспекция, начался кипеш и все такое… Лодочный клуб находился на той же «мокрой» улице, по которой мы только что плыли с Максимовым. Но мне прежде нужно было съездить за документами, так что в клубе я появился только часа через полтора. Мне еще повезло, что меня подобрал благотворительный автобус, развозящий бомжей по ночлежкам (я даже и не подозревал о существовании такого в Петербурге). Мало того, что подобрали, довезли почти до дома (мне стало неловко – ведь я не бомж – и я попросил выпустить меня), так еще и дали двести рублей, отказаться от которых было совершенно невозможно. Вечерело, когда я, входя в лодочный клуб, еще с улицы почувствовал царящее там общее возбуждение. Оказалось, что пожарники только напугали всех и ушли, после чего заседание клуба мгновенно перешло в пьянку, в которой, естественно, принял участие и я, совершенно забыв про Максимова и лодку. Мне бы позвонить ему тогда, но я так торопился… Но ведь он тоже не звонил. На тот момент я еще не знал, что телефона у него нет. Он забыл телефон, что и привело в последствии к драматической развязке. Вспомнил я о Максимове где-то посреди пьянки поздно ночью, бросился звонить. Он, конечно, не ответил. Я стал судорожно вспоминать наши планы и сквозь мутную пелену пьяного сознания вспомнил, что хотели выйти в Залив. Меня передернуло. Я тут же стал расталкивать вусмерть пьяных одноклубников, крича им в лицо, что Максимов пропал, нужно срочно звонить в МЧС или куда там ещё. Слегка протрезвевшие от такой новости одноклубники, едва сообразив в общих чертах, о чем идет речь, дружно заорали, что никакого МЧС не надо, что это – дело чести клуба лодочников самим спасти своего товарища. Тут же, на шатающихся ногах, бросились на набережную, к катеру, погрузились, долго раскочегаривали и, наконец, поплыли в белую ночь. Я уже не помню, как вышли в Залив… Согласитесь, искать на катере человека без связи по всему морю – дело не вполне благодарное. Однако утром мы его нашли – трясущегося и полубеспамятного – на одном из маленьких фортов у самой дамбы. Порванная лодка валялась рядом. Все были счастливы и даже спели хором гимн клуба лодочников.
Через много лет после этого события я снова каким-то образом оказался на «мокрой» улице. Я поднялся вверх по ней на лодке и обнаружил, что примерно через полкилометра она расширяется в небольшой пруд, выше которого находится плотина, которую время от времени открывают, вода из верхнего водоема спускается в пруд, откуда растекается дальше по улице. У плотины, как раз после очередного спуска воды, я зацепился языком с одним умником по поводу движения растворов по градиенту концентрации против движения по градиенту потенциальной энергии. Свою тираду я закончил словом riverrun.
Имея в запасе часа два до медитативной вечеринки у друзей в петербургской Коломне, я решил скоротать ненастный вечерок прогулкой по Петербургу Достоевского. Я шел вдоль канала, временами спускаясь к самой воде и ежась от пронизывающего холода. Окончательно продрогнув, я вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. До назначенного времени начала вечеринки оставалось минут двадцать. Ранний приход был бы воспринят в этом обществе как признак дурного тона. Поэтому я, примостившись на широком старинном подоконнике, начал медитировать, созерцая скучный серый пейзаж коломенского двора. Сначала появился вдрызг пьяный дворник в разорванной одежде времен Достоевского. Потом подкатила бричка времен Достоевского, из нее выскочили два хлыща (времен Достоевского, понятное дело), и ну мутузить раскачивающегося как маятник дворника. Порезвившись, они бросили несчастного обездвиженного дворника на кучу мусора и растворились в сером достоевском тумане… Настало время вечеринки. Я поднялся двумя этажами выше и увидел на стене санскритский знак, указывающий к выходу с лестницы на балкон. Я открыл дверь и прошел по длинному балкону к ярко освещенному окну. Окно, служившее входом – порталом – в царство медитаций, было открыто, меня уже ждали. Слегка подпрыгнув, я перемахнул через карниз и очутился в пропитанной пряными восточными ароматами хорошо натопленной комнате. Хозяйка и распорядительница салона госпожа Коринская с блуждающей улыбкой сразу же предложила мне капсулу Cheeragoo Joe – растительного наркотика, заявленного ей как «катализатор медитативных реакций».
