Литмир - Электронная Библиотека

   Вот пример:

   Он (нежно): Дорогая, подними ножку. Так. Теперь другую. Умница.

   Она: Я все правильно делаю?

   Он: Да, золото мое! Я тебя люблю.

   Она: Я тоже тебя люблю.

   Начинается физиологическое действо. Через несколько минут тон диалога резко

   меняется:

   Он: Ах ты сучка ебливая! Чего молчишь?

   Она (со страстным стоном): Я не молчу, любимый.

   Он: А ну кричи!

   Она (растерянно): Что кричать?

   Он: Кричи «еби меня»!

   Она (неуверенно): Еби меня…

   Он: Кричи «еби меня жестче»!

   Она (импровизируя): Еби меня жестче, монстр! Во все дыры!

Винсент Онг, тайванец, сказал Лауре что-то очень нейтральное тихим, спокойным голосом с традиционной для них, тайванцев, улыбкой. Она сверкнула глазами и как заорет на него: «Почему? Почему?!». Все аж вздрогнули, а Винсент, изменившись в лице, мрачно сказал: «я тебя ненавижу». Никто ничего не понял, да ничего, как выяснилось, и не было. Просто различные культуры порождают различные речевые модели и коды, и то, что мы порой слышим в словах нашего собеседника – представителя иной культуры – совсем не обязательно вкладывается им в свою речь.

   После этого разговора, когда мы с Лаурой признались друг другу в любви к писателю Маркесу (впрочем, я немного кривил душой, ибо особой любви к Маркесу я не испытываю, но ведь нужно было чем-то зацепить молодую колумбийскую женщину), я заказал коктейль «Эрнест Хемингуэй». Лаура, как всегда, тянула свою кока-колу.

   Крис Вуд привел двух телок. Одна оказалась полуавстралийкой-полурусской (но по-русски ни бэ, ни мэ), другая – гречанка. Вот так сюрприз встретить гречанку в Гонконге! Я как раз только что с Кипра. Впрочем, чему я удивляюсь – в наше время немудрено встретить кого угодно где угодно. «Вот он, – Петунья Арсуага показала гречанке на меня – любит греческих женщин». Это правда. Но не только женщин. Я вообще-то сам грек по рождению и человек Античности по духу, если угодно. Мы с гречанкой поздравили друг друга с Пасхой, дважды поцеловались и распрощались.

   В Дублине мы – я, Винсенто с женой и Лаура – снимали дом у железной дороги. Дом как дом, но в гостиной во всю стену были наклеены фотообои с изображением Джойса. И то верно: какой же Дублин без Джойса? Это все равно что Монреаль без Эмиля Неллигана или без оратории Сен-Жозеф или без «Монреаль Канадиенс» или без меня, который тоже был частью этого пейзажа какое-то время. Я колесил на автобусах вдоль и поперек Монреаля, предпочитая отдаленные уголки, вплоть до таких экстремумов, как Бу-де-л’Иль – восточная стрелка острова, где я, увлекшись движением в сторону лесистых островков, поднимавшихся над белой равниной застывшей огромной реки, чуть было не ушел под тонкий лед сен-лоранской стремнины, и был, к счастью, вовремя остановлен грубыми окриками квебекских рыбаков-подледников, сгрудившихся вдоль берега. В то время я жил еще на Сноудоне. Потом переехал в тихий Доллар-дез-Ормо и проводил свободное время по большей части в задумчивых прогулках по обширным окрестным лесопаркам Буа-де-Льесс и Буа-де-Сарагэ, выходящим к низкому берегу Ривьер-де-Прери. Название места – Доллар-дез-Ормо – волновало мое воображение. И не спроста. Выяснилось, что так звали молодого французского аристократа XVIII века, чье имение находилось в этих местах. Однажды этот молодой человек с товарищами предпринял экспедицию вглубь Канады, где был пойман ирокезами или алгонкинами и благополучно съеден вместе со своими спутниками. Судьба!

   Как-то сидел я с двумя сотоварищами на балконе, предварительно скинув с него засохшее голубиное гуано на головы беспечных прохожих. Пили пиво. Три табуретки и какой-то ящик вместо стола. И вдруг я взглянул на эту мизансцену как бы со стороны и почувствовал, что мы все трое вместе с антуражем очень похожи на рублевскую «Троицу». Мы как бы находились внутри иконы. А ведь есть еще «Троица», подумал я, в соборе Киприану и Устиньи в кипрском Менико, написанная в своеобразной индийской манере. Тут я услышал бой барабанов, трубный глас и рокот толпы. Через минуту по улице Хайман прошла процессия: впереди мужчины в шитых золотом халатах, чалмах с перьями, с кривыми широкими саблями на плечах. За ними – грузовики, обвитые цветочными гирляндами и пестрая людская толпа. Сикхи праздновали какой-то свой праздник. Двигались они в сторону близлежащего храма Гурудвара. От несказанности зрелища я пошел отлить. В водном кружке унитаза всплыла и встала предо мной карта Индии – но не географической Индии, а другой, потаенной, «Индии духа» Гумилева. Однако не об Индии думал я. Мысли мои в этот момент всецело определялись местом моего пребывания. Обычно пересечение струи с кружком унитаза дает изображение греческих букв – Ф или Ψ – манифестирующих себя как знаки физического или психического мира соответственно. Вспомнилась недавно прочитанная новость, что в СССР туалетная бумага появилась только в 1969 году благодаря производству этого важного продукта, налаженному на Сясьском ЦБК. До этого подтирались преимущественно газетами. Дальше цепочка ассоциаций привела к моей тете – прожженной коммунистке, – которая до сих пор на даче вытирает жопу газетой «Завтра», а потом компостом из собственного говна и газет «Завтра» удобряет огурцы, которые затем идут ей в пищу и неизбежно превращаются в новую партию испражнений. В этом метаболизме материи воистину есть нечто гамлетовское: король – червь – рыба – король или огурцы – тетя – газета «Завтра» – огурцы… Ночью мне приснился сон: я на каком-то вокзале встречаю поезд из Индии. Вот в конце перрона показался состав, ведомый странным локомотивом, как две капли воды похожим на дачный дом моей тети, из трубы которого валит густой черный дым. Машинисты в форменных мундирах и чалмах сидят на веранде и пьют чай из самовара. Поезд прибыл, машинисты с самоваром выскочили на перрон и забегали по вокзалу в поисках кипятка. Тут же, на вокзале, я встретил свою любовь, но почему-то оказался ростом ей по грудь, и, наконец, очнулся в постели с Петуньей Арсуагой.

   С любовью своей, теперь уже навсегда потерянной и полузабытой, я встретился в Дубае. Она играла на рояле в музыкальном салоне – и как играла! И пела. Джейсон Фалла за завтраком указал на нее, я обернулся (так как сидел к ней спиной), и тут меня пронзило блоковское: «всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна…». Я увидел ее в образе Незнакомки в восточном антураже – образе, который я давно искал, но нигде и ни в ком не мог найти. За год до этого в бразильском Сан-Пауло, как бы бессознательно предощущая эту встречу, я после изрядной дозы кашасы – местного рома – спустился, покачиваясь, в музыкальный салон отеля, сел за пустующий рояль и стал рефлексировать под случайные комбинации звуков. Любовь – вещество довольно тонкое и летучее. Помню, в детстве я лепил разные конструкции из снега и играл в «Древнюю Мексику». Девочка – моя одноклассница – вилась вокруг меня с интересом и спрашивала, почему я не играю в Древнюю Грецию. Меня это раздражало. Услышать бы мне ее тогда! Это был зов мойры – зов, которому я тогда по малости лет не последовал. Сейчас бы я, конечно, сыграл в Древнюю Грецию, но время ушло… И игры теперь, конечно же, другие. Я вот думаю, как бы мне квалифицировать мой эксгибиционизм: как постыдную девиацию, асоциальное поведение, вызванное хулиганскими побуждениями, или же как художественный акционизм. Я склоняюсь к последнему. Действительно, чем не передвижная выставка для женщин и школьниц? И чем я не передвижник? Может, рылом не вышел? Да ведь в эксгибиционизме рыло – не главное… Иными словами:

   Основной формат: Inf = ‘вытереть жопу’. Расширенный формат: Inf < a > = ‘вытереть жопу газетой «Завтра»’, где а = ‘газета «Завтра»’.

2
{"b":"809704","o":1}