Литмир - Электронная Библиотека

   Ассамбляж цели: Т = << агенс (1) > < технология управления (2) > < техника (3) > < исходный объект (4) > < технология производства (5) > < место (6) > < конечный объект (7) >>.

   (1) = ‘тетя’; (2) = ‘ручное управление, доведенное до автоматизма’.

   (3)1 = ‘посрать, вытереть жопу газетой «Завтра» и бросить последнюю в торчок’; (4)1 = ‘говно’; (5)1 = ‘совместное перегнивание говна и газет «Завтра» в реакторе’; (6)1 = ‘дачный вонючий торчок на улице с сердечком на двери’; (7)1 = ‘компост для огурцов’.

   (3)2 = ‘достать компост из торчка и добавить его в почву в парнике с огурцами’; (4)2 = ‘компост для огурцов’; (5)2 = ‘выращивание огурцов в парнике на компосте из торчка’; (6)2 = ‘парник с огурцами’; (7)2 = ‘огурцы’.

   (3)3 = ‘собрать и слопать огурцы’; (4)3 = ‘огурцы’; (5)3 = ‘сбор, поедание и переваривание огурцов, сопровождаемые чтением газеты «Завтра»’; (6)3 = ‘дача’; (7)3 = ‘говно’.

   Очевидно, в силу цикличности процесса: (4)2 = (7)1; (4)3 = (7)2; (7)3 = (4)1.

   Соответственно: (3) = < (3)1,(3)2,(3)3 >; (4) = < (4)1,(4)2,(4)3 >; (5) = < (5)1,(5)2,(5)3 >; (6) = < (6)1,(6)2,(6)3 >; (7) = < (7)1,(7)2,(7)3 >.

   Следовательно: Т = << (1) > < (2) > < (3) > < (4) > < (5) > < (6) > < (7) >> = << (1) > < (2) > << (3)1,(3)2,(3)3 >> << (4)1,(4)2,(4)3 >> << (5)1,(5)2,(5)3 >> << (6)1,(6)2,(6)3 >> << (7)1,(7)2,(7)3 >>>.

   Мыслить спекулятивно – описать – формализовать – виртуализировать – применить – внедрить – практиковать…

   То одержимый, то утомленный, я мало-помалу создавал язык своей жизни. И чем более я углублялся в этот процесс, тем более язык этот становился языком для меня самого, увеличивая тем самым пропасть непонимания между мной и миром. Я превращался в того мученика дантова ада, который был наказан тем, что мог говорить только сам с собой, поскольку ни его языка никто не понимал, ни он сам не был способен понять других.

   Помнится, в девяностые годы была у меня начальница – полугречанка, – которая при всяком удобном случае (к месту и не к месту) называла себя бисексуалкой и гордилась своей способностью общаться с бандитами. Я неоднократно заставал ее в мужском туалете зависшей над писсуаром, в который она самозабвенно мочилась.

   Я никогда не был графоманом. Наоборот, меня всегда беспокоила моя слишком низкая писательская продуктивность. Но бывали моменты, когда создание текста превращалось для меня в настоящую манию, одержимость. Так однажды писал я рассказ – не так как сейчас, набивая фрагменты на планшете и отправляя их на «облако» или в виде письма самому себе по электронной почте, или наговаривая на диктофон – а по-старинке – авторучкой на бумаге. Кто-то (а разве в такие самозабвенные моменты обращаешь внимание на что-либо, кроме текста?) постоянно намеренно или непроизвольно мешал мне, задевал, что-то говорил под руку, брызгал слюной в ухо. И я не нашел ничего лучшего, как переместиться на вокзал и продолжить работу там. Вокзал, конечно, не самое подходящее место для творческого уединения, но тогда я был как в тумане или во сне… Устроился на скамеечке за каким-то столиком, сижу, значит, работаю, и вдруг ручка перестала писать. Я опять как в тумане бреду наощупь к ларьку, покупаю связку авторучек, десять бутылок пива, возвращаюсь на вокзальную скамейку и продолжаю:

   Они встретились как-то случайно, влюбились друг в друга и не виделись потом очень долго. Общались по телефону и клялись друг другу в любви. А любовь – это стихия непредсказуемая и неуправляемая. Как-то ему предложили перегнать раллийный Форд-Фокус в другой город, километров за восемьсот. Он согласился и пригласил меня с собой. Перед отъездом мы зашли в офис заказчика, и он увидел там портрет своей возлюбленной. Он спросил у заказчика: «Кто это?». «Моя жена» – не без гордости ответил тот. Мой друг позеленел и всю дорогу искал смерти, то съезжая с обочины в кювет на полном ходу, то пытаясь спрыгнуть с моста, то взлетая с разгону на крутые холмы. В мои планы безвременная кончина из-за его душевных страданий не входила, и я сошел, когда раллийный Форд превратился сначала в 408-й Москвич, а затем в Запорожец-мыльницу. На прощание я рассказал ему такую притчу без морали:

   Я искал ее повсюду – на самом вокзале: в зале ожидания, у касс – и вокруг: на подъездных путях, у пакгаузов. Злился, паниковал, плакал от отчаяния. Потом, наконец, она звонит. Вся радостная такая: «Милый, я подъезжаю! Я уже близко. Скоро ты увидишь мой поезд. Я в третьем вагоне. Целую!». Я бросаюсь на платформу, где собралась толпа. Стою, жду. Вдруг вижу – едет поезд, но с противоположной стороны. Мать твою за ногу! Звонить уже некогда. Бегу в конец платформы, расталкиваю матерящуюся толпу, еле успеваю пересечь рельсы, едва не попав под прибывающий поезд, кидаюсь к третьему вагону, вскакиваю на подножку, захожу в вагон, смотрю – вагон полупустой и ее там нет! Едва успеваю выскочить обратно на платформу, пока не закрылись двери. Отдышавшись, звоню ей. Она, со слезами в голосе:

– Где ты? Опять променял меня на нее?

   Я ей, чуть не срываясь на крик:

– А ты где?!! Тебя в третьем вагоне нет!

– Как это нет?! Мы только что проехали Солнечное. Ты сказал, что будешь ждать там.

   Я бросаюсь к человеку, проходящему по платформе, кричу ему прямо в рыло: «Что это за станция?!». Он только пожимает плечами и идет дальше. Тут меня осенило. Поднимаю голову на табличку и вижу: SUNNYBROOKE. В сущности, то же Солнечное. Только по другую сторону Атлантики…

   Некий К.Амакулид (по другой версии П.Амакулид) – писатель, философ и историк буддизма – убедил меня в необходимости вступить в буддистскую секту. Его дару убеждения я отдаю должное. Обряд посвящения состоял из трех ритуалов – бритья головы, кручения молитвенных барабанов и трапезы, во время которой подавались тонко нарезанные ломтики мяса яка под соусом из крови яка. Впрочем, если силой убеждения подавить брезгливость, это блюдо можно признать съедобным. Интереснее другое. В читальном зале не помню уже какой библиотеки у одного русского очкарика я позаимствовал археологический атлас (типа, взглянуть). Атлас оказался, надо сказать, весьма своеобразным: на каждой странице – богатые коллекции археологических находок – не изображений, а именно подлинных находок. Трехмерных. Там было все – наконечники стрел, золотые украшения, принадлежащие различным культурам. Каждая коллекция располагалась на листе карты с нанесенными на ней в виде выпуклых красных кнопок обозначениями мест находок. Я, признаться, собрался стырить атлас. И надо такому случиться – кой черт меня дернул! – не устоял перед искушением и нажал на красную кнопку, обозначавшую палеолитическую стоянку где-то чуть южнее Санкт-Петербурга. Тут же сработала сигнализация, прибежали охранники, и я оказался в двусмысленном положении.

   В статье о художнике Илье Кабакове я наткнулся на тезис, что боязнь отрыва «пера от бумаги» – непрерывность рисования – есть непрерывность экзистенции. Точно такая же непрерывность экзистенции возникла у меня с одной моей любовницей, которая просила не вынимать член во время акта. «Иначе – говорила она, – он действует как насос, накачивая в меня воздух». Этот тезис она доказывала тем, что смачно пердела пиздой, подобно профессиональным танцовщицам в экзотических барах Таиланда и Камбоджи, выпуская накаченный в нее воздух, всякий раз, когда у нас нарушалась «непрерывность экзистенции».

3
{"b":"809704","o":1}