– А ты меня психиатру не отдашь? – спросила я, потому что… ну… – Не надо психиатру, пожалуйста.

– Бедный ребенок, – обняла меня мама. – Что же ты пережила…

– Никто тебя не отдаст никакому психиатру, – я заметила, что от этого слова Герман сильно побледнел, наверное, он тоже боялся того обманщика, а папа рассказывал, что он поможет сделать так, чтобы не болело. И я поверила, конечно. А Герман взял ложку из моих дрожавших от боли рук и начал меня кормить, как маленькую. Кушать не хотелось, но я же послушная…

– Давай еще немножко покушаем, – сказал мне мальчик. – А потом будешь отдыхать, а я пока уроки сделаю.

– А можно и я с тобой? – я попросила, как могла жалобно, и мой «жених» согласился. Он совсем не возражал против того, чтобы быть женихом. Я его даже спросила, почему, а он сказал:

– Ты чудо, – и погладил по голове так ласково, что я зажмурилась от удовольствия.

Ой, забыла, оказалось, что мне десять лет и до страшной академии еще почти год. А в зеркале я не похожа на Марьяну, вот совсем. Значит, точно умерла и стала новой. В книжках было про такое, не помню, как называется. А академия в книжке была, ну я и подумала, что, если фамилии такие же, значит я в книжке, правильно?

Герман сел делать уроки, а я подкатилась поближе, чтобы не мешать, но тоже что-то делать. Он положил передо мной книжку по истории и строго-настрого наказал ему не мешать. Поэтому я читала историю и не мешала, вообразив себе, что если я ему помешаю, то он сильно расстроится, а расстраивать своего «жениха», пусть даже и понарошку, но все равно не хотелось. Он решал пример, что-то не получалось, отчего Герман расстраивался. Заглянув в тетрадку, я почти сразу увидела, что в самом начале он минус на плюс перепутал, у меня тоже так бывало, поэтому я и увидела. Я сидела и мучилась, Герман тоже мучился, поэтому я и не выдержала.

– Герман, – тихо сказала я ему, потрогав за рукав. – Можно я тебе немножко помешаю, а ты меня за это побьешь?

– Ох, – сначала мальчик рассердился, но потом, услышав, что я предлагаю, просто обнял и прижал к себе. – Котеночек ты мой, – это было так нежно, что я всхлипнула. – Что случилось у моей хорошей? – Герман был как будто намного старше меня, мудрый и такой добрый, он просто вызывал желание плакать от этой ласки.

– Ты тут минус с плюсом перепутал, – осторожно показала я и сразу же зажмурилась от страха.

– Спасибо, котеночек, – мягко поблагодарил меня мальчик и погладил, отчего глаза сами открылись. Почему-то он совсем на меня не сердился, несмотря на то что я ему помешала.

А потом он быстро доделал уроки и начал спрашивать меня по истории, ну, то, что я прочитала. Где-то в середине стало почему-то страшно, а Герман это как-то почувствовал, перестал спрашивать, хотя я уже ожидала, что он начнет меня ругать, потому что я половину забыла. Но мой «жених» как-то почувствовал, отложил книжку и принялся меня обнимать, а потом уложил в постель и хотел уже было уйти, но я посмотрела так жалобно-жалобно, что он остался.

За ужином я опять не могла поесть сама, меня Герман покормил, а папа хмурился. Мне стало немного страшно, если бы не памперс, то я, наверное, описалась бы, но новый папа все предусмотрел, и я просто… ну…. Папа сказал, что после ка-те-те-ра многие писаются и ничего страшного в этом нет, подгузник – это для того, чтобы мне было комфортно и я не плакала. Было так странно, оттого что кому-то есть до меня дело. Папа еще сказал, что он будет думать, как мне помочь, а я немножко боялась.

Когда я была Марьяной, меня наказывали по вечерам, поэтому и сегодня я без напоминания подъехала к папе и с трудом полезла на его колени животом, чтобы он мог меня наказать, ведь я очень провинилась. Папа даже не понял, что я делаю, он сильно удивился.

– Что ты делаешь, доченька? – удивилась мама, пока папа придерживал меня руками, чтобы не упала.

– Ну, я провинилась сегодня, – отдуваясь, объяснила я маме. – Значит, мне положен ремешок, – оглянувшись, я увидела, какие большие глаза у Германа. Он так удивился, а почему, я не поняла.

– А как ты провинилась? – спросила мама, что-то показав папе, который поднял меня и положил животом себе на колени. Юбку я задрала сама, а трусики, ну, которые подгузник, не получилось.

– Ну, я отвлекла Германа, потом не смогла сама поесть и еще… – я уже тихо ответила, потому что опять стало страшно. – Еще не все ответила…

– Герман? – удивилась мама.

– Рие, – «жених» как-то сразу начал меня так называть, а я не против, потому что очень нежно, – мне с примером помогла, а то, что не все запомнила по истории, так и не ожидал никто, – мне не видно было, что он делает.

– Доченька, ты хочешь, чтобы тебя наказали? – спросил папа, погладив меня по спине. – Или просто думаешь, что все равно накажут?

– Когда наказывают, мне легче дышать и не так страшно, – призналась я ему, сжавшись. Ну, а вдруг прогонит?

– А боишься ты боли? – папа, конечно, почувствовал, что я сжимаюсь, поэтому еще и по голове погладил.

– Что прогонят, – тихо ответила я, жалко, что в такой позе мне не были видны их лица, но папа пересадил меня обратно в кресло. Он поднялся и куда-то ушел, а потом вернулся со стетоскопом, это такой аппарат с двумя трубками, которым грудь слушают.

– Тебя никто никогда не прогонит, – строго произнесла мама. – Ты наша доченька навсегда, запомнила?

– Да, – кивнула я, отчего в глазах немного потемнело. – А по попе?

– А по попе ты не заслужила еще, – задумчиво произнес папа, что-то слушая. – Вот кажется мне, это рестрикция2, но откуда?

– От анамнеза3 зависит, – непонятно сказала мама, поднявшись и подойдя ко мне. Она присела передо мной и обняла. Мне было так тепло, что я совсем расслабилась. – Ты не знаешь, где жила?

– Точно не знаю, но, кажется, в кладовке, – ответила я то, что было в книгах, которые прочитала, когда была Марьяной. Мама сделала большие глаза, а Герман уже напоминал сову. Он смотрел на меня даже не моргая, а потом начал обнимать, обещая, что никто и никогда меня больше не тронет.

Папа куда-то уехал, потом вернулся, привезя большой синий цилиндр. Оказалось, что это медицинский кислород, на мне оказалась маска и дышать сразу стало очень легко, а папа просто вздохнул. А у меня на пальце оказалась такая… ну, как прищепка, она светилась красным4, папа смотрел в экран небольшого прибора и гладил себя по голове. Потом мама со мной долго разговаривала, она все расспрашивала меня, почему я думаю, что умру, ну я и рассказала все, что знала. Потом меня помыли и уложили спать, прямо с маской и прибором. А в ванной в зеркале была совсем другая девочка, не Марьяна, но это же правильно, раз я в книжке? Было немного жалко расставаться с Германом, но, может быть, я завтра проснусь?

Я спала, мне снились какие-то совершенно волшебные сны и впервые не хотелось умирать. Во сне уже большой Герман надевал мне на руку колечко, называя любимой. Жалко, что это только сон…

Эльза сидела рядом с Герхардом, рассказывая то, что ей удалось узнать от Габриелы. Герман честно подслушивал, во-первых, ему было интересно, а, во-вторых, называя мальчика «женихом», девочка задевала какие-то струны в его душе, заставляя разобраться в ситуации. Информации не было, поэтому Герман и решил подслушать, чем раньше не занимался.

– Элерса-Данлоса, – задумчиво повторил за супругой мужчина. – И болевой синдром высокой интенсивности, потому что все делала через «не могу». Надо разобраться, как ей облегчить боли.

– Спроси коллег, чего проще, – улыбнулась Эльза, верившая в мужа. Ей было хорошо видна и боль девочки, и «откат» по возрасту5, что опять же говорило об очень непростой жизни ребенка. Опекунами Габриелы занималась полиция и психиатры, считавшие их садистами с фиксацией на девочке, что нормальным точно не было. Уже было известно, и как она жила, поэтому школой, в которую Габриела ходила, тоже занималась полиция, уже обнаружив множественные нарушения. В этот момент Герман не выдержал.