Внезапно осознав, что жива, я открыла глаза. Слева что-то пиликало, это означало – я опять в реанимации. Дышалось легко, чуть шумел в маске кислород, это тоже кое-что значило, наверное, но мне было непонятно. Именно маска наводила на мысли о том, что я умерла. Я знала, что умру, давно уже знала и… мне было все равно, только хотелось поскорее, потому что я устала. Имя Марьяна мне дали… Родители, которые… Подступили слезы, захотелось плакать.

Еще было некоторое время до прихода врачей, потому что им монитор все сказал. Еще Катин папа рассказывал, что мониторы все говорят. Когда умирают, то вокруг суетятся, я помню… Но докторов вокруг я не увидела, значит… Я не знаю, что это значит. Может быть, я ненадолго умерла? Тогда они точно сейчас придут. Если я умерла… Зачем меня вернули? Ну за что? Опять захотелось плакать, поэтому я начала вспоминать, с чего все началось.

Мне было лет пять, когда обнаружилось, что у меня возникают синяки будто сами собой, а потом начали вдруг болеть пальцы. Они сгибались в любую сторону и почему-то болели. Я была маленькой и не знала, что это нужно скрывать, поэтому пожаловалась маме. Мама разволновалась, и отвела меня к врачу. Он покрутил мои руки, посмотрел в полные слез глаза, но как-то очень равнодушно сказал, что так болеть не может и я все выдумала, чтобы выпросить чего-нибудь. Мама очень рассердилась, привела домой, где сняла с меня… ну… все, чтобы больно побить какой-то палочкой. У меня пошла кровь, потому что кожа очень тонкая – через нее видны все вены, особенно на груди. Было очень больно, и я, конечно, кричала. Но после палочки болеть, где всегда, стало меньше, недолго, конечно, поэтому я поняла, что так правильно. Если бы я знала, чем это все закончится…

До школы все мои усилия уходили на то, чтобы не расплакаться от боли, хотя теперь меня наказывали широким ремнем, от которого не шла кровь, но тоже было очень больно. Зато потом было не так больно писать. Я всегда была маленькой, даже сейчас выгляжу лет на восемь, наверное, хотя мне тринадцать, поэтому, наверное, наказывали не часто, просто, чтобы не придумывала. Когда мне исполнилось восемь, мне даже начало нравиться, когда наказывают, потому что после наказания становилось легче дышать, поэтому я уже не сопротивлялась, охотно приходя, когда меня хотели налупить.

У нас в классе была девочка по имени Катя, ее папа спас мне жизнь. Хотя я так и не поняла, зачем. У Кати тоже была тонкая кожа и гнулись пальцы, но ей поверили, а когда я пожаловалась на то, что болит, то меня послали… к психиатру. Это сейчас я знаю, что это был психиатр, а тогда я обрадовалась доктору и все-все ему рассказала, а он… Он меня обманул. Дядя доктор сказал, что теперь все будет хорошо, а написал, что я все выдумываю и от этого надо лечить уколами. Уколы – это очень больно, даже больнее, чем ремень, но и после уколов мне становилось легче дышать и уже не так болели пальцы, поэтому я повеселела. Катя рассказала своему папе, и тот поговорил с моими родителями, а они рассердились. Поэтому я в школу не ходила неделю – от ремня что-то сломалось, у меня была температура и… не помню. Я попросила Катю передать папе, что не надо с родителями говорить, потому что от этого очень больно. Моя подружка плакала, она попросила посмотреть на… результат, а я что? Мне не жалко… Вот потом она плакала. Ей с папой повезло, а мне…

Потом мне было десять, и на уроке у меня… расскажу по порядку. Это была контрольная, за которую я получила двойку, потому что ничего не помнила и с трудом дышала. В классе было душно и мне совсем не дышалось, как будто душили. Но пожаловаться я побоялась, а потом учительница сказала, что я разленилась и она будет за мной следить. Что это означало, я не поняла, потому что старалась дышать, но не получалось. Катя разволновалась, попросив вызвать папу, ей учительница побоялась отказать, потому что Катин папа очень страшный для школы. Вызвав, учительница вернулась, но я никак не могла вдохнуть, а она ударила меня по лицу, кажется, и сказала, чтобы я не притворялась. Последнее, что я помню – это Катиного папу. Он понял, что я сейчас умру, и оживил обратно, а потом была больница.

Доктора в больнице тоже поняли, что мне плохо, и что-то сделали такое, отчего совсем не было больно, только вот домой я не вернулась. Когда я узнала, что родители… Я… Мне тяжело говорить об этом, честно. Оказалось, что я не родная их доченька, а удочеренная и они… Они сказали, что «не хотят класть свою жизнь» на… на такую, как я. Тогда я умерла второй раз. Родители от меня отказались, выкинув, как котенка из дома, я пока лежала в больнице, а потом был детский дом для таких… инвалидов. Там было очень грустно, хотя о нас заботились, но там не было мамы.

Вот тогда я очень хотела умереть, но меня разыскала Катя и ее папа. Она… он… Катя сидела в инвалидной коляске, потому что больше не могла ходить, я могла, хоть было очень больно, но я могла, только бы не в коляску. Потому что с теми девочками, что были в колясках, такое делали…

– Марьяна, хочешь жить с нами? – поинтересовался Катин папа, и я расплакалась, но почему-то ему не разрешили взять меня. Подруга плакала, но злые тетеньки все равно не разрешили, из-за каких-то циферок, и я осталась в детском доме, где была совсем никому не нужна, хотя Катя и ее папа приходили ко мне… Мне сказали, что у Катиного папы денежек мало для нас двоих. В этот миг я возненавидела злых тетенек, считавших денежки и не видевших меня за ними. Или еще за чем-то… Неужели они думали, что мне легче там, где я никому не нужна?

В детском доме была библиотека, поэтому я и читала книжки. Одна из них меня очень сильно увлекла, хотя там был мальчик, а не девочка, но он тоже никому не был нужен, как я. Мальчик Вилли жил в приюте, это в Германии так детский дом называется, я специально спрашивала! Так вот, он жил в приюте, его там ненавидели и не любили, а меня только не любят, но всем все равно. И еще была воспиталка такая – злая тетка, которой нравилось бить Вилли. А ему это не нравилось, не знаю почему… Я была бы согласна, чтобы побили, лишь бы быть нужной. Хотя бы для этого. А потом узналось, что Вилли выбрали, чтобы забрать в волшебную академию, где учили всех лечить. Наверное, и меня бы смогли, она же волшебная? Наверное, зря я думала, что это сказка, потому что мама и папа Вилли кому-то мешали, поэтому их убили, а его не стали почему-то.

В академии было много лестниц, и какой-то «фенке» скидывал Вилли с лестниц, наверное, хотел убить, а кто это и за что, я не поняла. Я не очень умная, на самом деле, и в школе это тоже знали, потому что называли меня нехорошими словами и еще «калекой», но я же все равно знала, что умру, поэтому это было неважно. Иногда хотелось стать Вилли Шмидтом или Ингрид Шиллер из книжки, потому что они дружили, и самое главное – не было постоянно больно. А еще хотелось увидеть академию Грасвангталь, узнать, что такое Лес Сказок и Гора Рюбецаль, наверное, это очень красиво. Эта книжка стала для меня самой любимой, хотя она и о Германии, где я никогда не была и… уже не побываю. Потому что умру. Мне так сказали – «каждый день может быть последним», поэтому я ждала, когда, наконец. Потому что сил больше не было ни на что.

Я разочаровалась во всем… А вчера, кажется, опять умерла. Совсем не помню, что было вчера, ну да это и не важно. Слишком долго единственными моими подругами были книги. Ну и Катя, конечно. Я читала книжку за книжкой, будто оказываясь в другом мире, но, видимо, пришел и мой срок. Я знала, что умру…

Был ли шанс выжить у Марьяны? Был, конечно. Если бы не депрессия, не очень сложное течение болезни, не равнодушие… Девочка умерла, отправившись в свое новое путешествие, в надежде, что там будет не больно или, хотя бы, тепло. Возможно, кто-то, оценивающий нас самих, решил, что она заслуживает не только нового шанса, но и новых испытаний.