Я сглотнул, и по горлу рассыпались колкие осколки.

– Знаешь, с близкими людьми не стоит поступать так, как поступаете вы. Я думаю, вы не можете по-другому, но все же… Если хотите быть вместе, то почему бы просто не оставить нас: тебя – меня, а ему – свою невесту? Это будет нестерпимо, но правильно… Однажды он уже бросил свою семью, и теперь думает сделать это снова. Когда-нибудь его чувства к тебе тоже могут исчезнуть, и что тогда? Он забудет и тебя? Наверное, у меня свое понятие семьи. Это – не только страсть и окрыляющая влюбленность. Семья – это верность и готовность быть рядом, даже в самые трудные часы.

Вера смотрела на меня, но молчала.

– Я не могу понять, зачем ты так с нами поступила? Неужели у нас не было ни одного шанса…

Мой голос сорвался, и я тоже замолчал. Слезы было трудно сдержать.

– Не знаю, почему не дала нам шанс, – ответила моя жена. – Не знаю, почему…

Кажется, дождь прекратился, стало тихо. Тогда резким движением я провел кулаком по щеке, собрался и сказал:

– Я хочу, чтобы ты поверила, Вера: ни один человек не займет твое место в моем сердце. Что будет с нами дальше, и как завершится наш рассказ к концу этого лета – не знаю, но никто не сможет встать на ту ступень, на которой стоишь ты. Если я буду нужен тебе, я всегда буду рядом. Просто знай, что у тебя есть такой человек.

Звякнул колокольчик, и через открывшуюся дверь ворвался городской шум. Он подлетел к нашему столику и легонько толкнул меня в спину. Под летним петербургским небом жизнь продолжалась; звуки, запахи и краски напоминали об этом. Но что эти признаки, когда твое собственное сердце замирает в нерешительности: а правда ли это можно назвать жизнью?

Повечерело, и мы с Верой поехали домой. Наша машина катилась по потемневшим дорогам. Дорогие автомобили обгоняли нас, мигали встречные светофоры. Вера рассказывала о делах на работе, я молча слушал.

Когда мы вошли в квартиру, было уже около десяти. Ее самолет вылетал рано, вещи были еще не собраны.

– Надо ложиться спать, – сказал я. – Вставать будет тяжело.

Остановившись у большого зеркала в прихожей, я посмотрел на того, кто показался в нем – все еще не привык к своей новой прическе. Вроде бы изменилось немногое – всего несколько белых капель, но этот цвет что-то высвечивал во мне. Я коснулся прядей. Сзади ко мне подошла Вера.

– Мне правда нравится этот твой новый образ. И почему ты раньше так не делал?

Я неопределенно усмехнулся. Она подошла ближе и тоже коснулась моих волос, а потом скользнула пальцами вниз и защекотала меня:

– Какой же ты все-таки милый, ну просто слов нет! – громко засмеялась она.

– Хватит, щекотно же!

Я уклонялся и одергивал ее руки, но Вера не сдавалась. Тогда я развернулся и резким рывком схвати кисти моей жены, прижав их к своей груди. Мы встали друг напротив друга, тяжело дыша от минувшей битвы. Я всегда я был ниже Веры, и, как не старался, перерасти ее мне не удавалось. Моя взгляд упирался в ее яркие губы.

Я опустил голову и ослабил хватку. Руки Веры выпали из моих рук.

– Поздно уже, давай ложиться? – повторил я, делая шаг назад.

Но Вера вдруг схватила меня за рукав одной рукой и за подбородок второй. Это случилось быстро – и вот она уже оказалась настолько близко, что черты ее лица размылись. На губах заиграло ее дыхание, и они увлажнились от соприкосновения с ее языком. Я предпринял попытку что-то сказать, но Вера подхватила мои слова, даже не дав им выйти наружу – она придвинулась ко мне ближе и крепко поцеловала меня.

Теплые руки надавили на шею, пробежались по затылку и сильно схватили за волосы. Их сладких аромат ударил нас по щекам. В голове мелькали мысли: «Она влюблена в другого. Она завтра увидит его. Она скучает по нему». И кто-то тут же подсказывал: «Неправильно, все неправильно». Я приоткрыл глаза, но увидел лишь жар наших тел.

Мы упали на мягкие подушки кровати и скинули с себя сковывающую движения одежду. Ночная темнота комнаты окутала нас, подталкивая друг другу ближе, пока расстояние между нами не сократилось до такой степени, что мы уже не ощущали границы собственных физических тел. Мои руки следовали за движениями Веры – линии ее бедер волнами откатывались назад и с шумом хриплых вздохов бросались мне навстречу. Я тонул в той набирающей мощь стихии, пока все мое тело насквозь не пронзили тысячи электрических разрядов. Тогда я бессильно выдохнул и потерся влажным лбом о шею моей Веры.

Она поднялась, включила свет и направилась в ванную, сказав на ходу:

– Принеси мне полотенце.

Я подошел к шкафу, увешенному фотографиями, и медленно открыл его дверцу. Все мое тело подрагивало. Руки потянулись к верхней полке, я достал мягкое полотенце. Еле перебирая ногами, прошел в ванную.

Я постучал, но не дожидался ответа и открыл дверь. Горячий пар туманом застилал обнаженную Веру. Она стояла между раковиной и душевой кабиной и смотрелась в зеркало.

Я протянул ей полотенце и спросил:

– Что это такое было сейчас?

Она в ответ пожала плечами:

– Не знаю, наверное то, чего нам не хватало в последнее время.

Затем она закинула ногу и прыгнула под шумную струю воды. Я попытался понять смысл сказанного. Тогда, увидев мое озадаченное выражение лица, она добавила:

– Я же говорила тебе: я еще сама ни в чем не разобралась.

– Но ты же сказала, что больше не любишь меня?

– Ну да, сейчас кажется, что не люблю…

Короткая улыбка пробежала по ее лицу, и тонкие прозрачные дверцы закрылись.

Вернувшись в комнату, я подобрал разбросанные вещи и кинул из на диван. Лег на кровать и уткнулся носом в подушку. Глаза мои закрылись сами.

Оставалось всего пара часов сна до отъезда Веры – немного – но достаточно, чтобы попрощаться. Нужно было что-то сказать, что-то, что запомнилось бы на долгое расставание. Встреча с Германом могла многое изменить, от этих мыслей по моей коже забегали мелкие бусины холодного пота. Хотелось, чтобы та наша ночь была не последней, но это желание блекло от осознания, что завтра Веру вот так же, как я будет ждать другой мужчина.

Я уснул. Как Вера легла в кровать, я не заметил. Не слышал я и того, как ранним утром она проснулась, выпила кофе, собрала вещи и покинула нашу квартиру.

Впервые за последние недели время мне не снились кошмары. В ту ночь я вообще не видел сны и, проснувшись, почувствовал облегчение.

Тома ураганом влетела в квартиру. Сначала, правда, вошел ее чемодан, потом уже – она сама. На руках сестра держала свою собаку – дрожащий от утреннего мельтешения хозяйки черно-белый чихуахуа смотрел на меня взглядом, молящем о пощаде. Он летел с нами и видимо уже догадывался об этом.

– Ах! Всю ночь не спала…, – сказала Тома, опустив собаку на пол. – Надеюсь, у тебя сегодня высплюсь.

Когда она, наконец, посмотрела на меня, лицо ее округлилось:

– Ты, что, покрасился?!

– С чего вдруг у тебя бессонница? – спросил я, закрывая дверь.

– Это так неожиданно, но смотрится отпадно!

Она наклонилась ко мне и потянулась к волосам. Я отпрянул назад.

– Ты еще спрашиваешь про бессоницу? – Тома скорчила недовольную гримасу. – С учебой еле разобралась, хорошо, что можно забыть об этом до лета. Вот ты еще со своими «сюрпризами». А вчера у Марса весь день болел живот – тоже на нервах, видимо – весь в меня.

Я опустился на колени. Собака вприпрыжку подбежала ко мне.

– У тебя болел живот? – спросил я, схватив ее за бока. – Но выглядит он очень даже бодрым.

– Потому что он тебя увидел. Кстати, Вера уже улетела? Как прошел ваш разговор?

Тома нависла надо мной грозной тучей. Я почесал затылок и ответил, не смотря на нее:

– Нормально.

– Нормально?

– Ну да, нормально.

Даже не поднимая взгляда, я чувствовал, как Тома вцепилась в меня глазами. Я заелозил руками по гладкой шерсти пса.

– Что-то сомнительное у тебя «нормально»… Ты высказал ей все, что хотел?