– А я хотел ей что-то высказать?

– Ты меня спрашиваешь? Мне казалось, что ты должен был признаться в том, что читал чужие сообщения. И еще узнать, что она имела в виду под всеми своими милыми словами?

– Ну я почти так и сделал…

Тома опустилась передо мной и закрутила головой, пытаясь заглянуть мне в лицо. Но я увлеченно играл с Марсом, который своими острыми зубами прихватывал мои руки, подпрыгивал, чтобы лизнуть.

– И что она ответила?

– Да ничего конкретного…

Тома схватила мельтешащую собаку и отодвинула ее в сторону. Подушечки тонких лап со свистом понеслись по полу. Марсу этот атакующий прием понравился, он поспешил вернуть на прежнее место и снова оказался меду своей хозяйкой и мной.

– Ну а потом-то что? Ночевали здесь, вместе? – Тома оглянулась головой, словно осматривала комнату впервые.

Я слегка закашлял.

– Ну да, это же наш дом. Но рано утром она уехала. Я даже не слышал, как она встала.

Я поднялся и поспешил на кухню.

– Есть хочешь? Я еще не обедал, могу что-нибудь приготовить.

Тома вплыла за мной и, скрестив руки на груди, встала, облокотившись о стену. Я открывал и закрывал полки, то и дело забывая, что именно хотел достать. Взгляд сестры неотрывно следил за каждым моим нелепым движением. Марс вертелся в ногах.

«Веди себя естественно», – повторял я, но только все больше суетился.

– Ну и как поспал? Тебе было хорошо? – спросила Тома.

Последний вопрос обрушился на меня воспоминаниями о вчерашнем вечере. Я с грохотом опустил ладони на кухонный стол и выкрикнул: «Так!».

От неожиданности Тома подскочила на месте:

– Ты чего это орешь?

Я кинул в ее сторону беглый взгляд и засуетился:

– Так… Просто не помню, куда дел нож.

– Да вот же он, перед носом у тебя.

Нож, первое, что пришло мне в голову, наверное, потому, что я на него и смотрел, предательски блестел на заглянувшем в квартиру дневном солнце. Я поднес руку к голове и продемонстрировал Томе воинское приветствие:

– Так точно!

Тома цокнула языком и посмотрела на меня еще подозрительней. «Уж лучше пусть она считаем меня психом, чем узнает правду», – подумал я, принял как можно более непринужденный вид и занялся обедом.

День пролетел неожиданно быстро. Тома возилась с Марсом – у него снова заболел живот. Я собирал чемодан, без конца выкладывая свои вещи и складывая их обратно. Тома все переживала: не будет ли чемодан весить больше, чем положено? Подходит ли наша ручная кладь под установленные параметры? Нормально ли перенесет поле собака?

– Перелет у нас долгий: четыре часа до Турции, пересадка – два с половиной, еще два – до Израиля.

Я кивнул.

– Я взяла нам тканевые маски для лица и компрессионные чулки. Размер выбрала на глаз, надеюсь, тебе подойдут.

Я чуть не подавился, хоть даже ничего в тот момент не ел:

– Компрессионные чего?

– Чулки, чулки. Это – как колготки, которые мы носили в детстве. Здоровым быть хочешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну вот если хочешь, оденешь под штаны, никто и не заметит. Зато ноги в старости будут как у супермодели!

– Серьезно, Тома? Всю жизнь тебя знаю, но не устаю удивляться.

Тома сбегала в коридор и вернулась с сумкой в руках. Порывшись там так, словно в ней прятались тысячи крошечных и хрупкий предметов, она достала две плоские картонные упаковки. Одну из них она кинула в меня. Я поймал легкий предмет и вчитался: «Чулки компрессионные. Красота и здоровье ваших ног». Рядом с надписью улыбалась длинноногая блондинка.

– Завтра покажу, как их одевать, – сказала Тома, опустившись на пол перед чемоданом. – Надо проверить, положили ли мы все ли вещи, которые просила привезти Поля. Я хотела еще и чайник захватить, кажется, он в моей сумке…

– Чайник? Я Израиле, что проблема с ними?

– Это стеклянный чайник…

Я удивленно расставил руки, как бы спрашивая «И что?».

– Мы с Полей любили заваривать фруктовый чай. Ягодки в нем красиво плавают. И вообще, его нам подарила подруга Поли, так что он ценный.

– Теперь понятно, – протянул я, подойдя ближе к чемодану. – Мы можем запихнуть его сюда, между одеждой. Так он не разобьется во время перелета.

– Нет, сюда положим подушку. Она объемная, займет все место, чайник уже не влезет думаю.

Тут я схватился за голову:

– А подушку-то зачем везешь?

– А подушка ортопедическая, предки нам всем дарили на новый год, помнишь? Поля сказала не везти, сказала, что купит такую же. Но зачем, если уже есть? Куда ее девать-то? И кстати, взять подушку – в твоих интересах, у Полины проблемы со спальными местами и принадлежностями. Если не хочешь спать на своей кофте, лучше не возникай.

Я притих, но не от страха поспать от кофты, от того, что еле сдерживался, чтобы не рассмеяться. Тома утрамбовывала вещи, чтобы чемодан закрылся, и все охала, как многое она не смогла прихватить.

– Ладно, остальное привезу уже в следующем году, когда поеду к Поле насовсем, – сказав это, Тома встала и потянулась.

– Как думаешь, если командировка пройдет не очень, Вера вернутся ко мне?

За моим вопросом последовал тяжелый вздох.

– Где-то я уже это слышала. Не знаю, Ян… Мне кажется, что тут уже все предельно понятно. А тебе лучше подумать не о том, вернется ли она, а о том, вернешься ли ты, если вдруг ее командировка или как там еще это назвать пройдет плохо.

Я прикусил губу, подошел к дивану и обреченно плюхнулся на него.

– Я сам уже ничего не понимаю… Уже снова хочу ее увидеть.

– Ой, не начинай. Устала я от твоего нытья. Возьми себя в руки! Начни ценить себя! Или ты согласен жить с человеком, который тебя предал? Только вот знаешь, что: что-то я сильно сомневаюсь, что она прибежит к тебе обратно. Разве что только за документами на квартиру…

– Опять ты за свое…, – я схватил диванную подушку и кинул ее в сестру.

Она увернулась, и та попала в Марса, стоявшего неподалеку. Пес подскочил и, виляя хвостом, побежал ко мне.

– Прыгай, Марс, – запищал я, хлопая ладонью по мягкой желтой обивке. Марс громко залаял в ответ и встал на задние лапы. Я подхватил его и водрузил себе на грудь.

Тома уселась рядом.

– Завтра уже будем у моря! – сказала она, положив голову мне на плечо.

Ровные квадраты на потолке турецкого аэропорта привлекли мое внимание – я водил по их линиям цепким взглядом. Фоном с небольшими паузами по всем этажам проносился монотонный женский голос: сначала на языке, который я не понимал – на турецком, потом на еще более незнакомом языке – арабском, а затем все повторяли на английском – проносились номера рейсов и названия городов. Париж, Вена, Доха… Я смотрел на проходящих мимо людей и искал среди них тех, кто летел в те края. Мужчины и женщины, дети, собаки и кошки в узких переносках отвечали моему взгляду, но между нами пролегала пропасть других звуков – проворачивались на полу колеса чемоданов, звенели телефоны, ударялись о блюдца кофейные чашки.

Я сидела на железной скамейки и ждал возвращения Томы. Мы уже проделали большую часть пути. Перелет показался мне быстрым, но взлет дался с трудом. Под рев разгоряченного двигателя я следил за белыми свеже-расчерченными полосами вдоль трассы и мысленно прощался. С городом, со страной, с моей Верой, с самим собой… Мне казалось, что с этим самолетов поднималось к небу какая-то часть моей прошлой жизни. Тяжелая – как наш забитый до разрешенных двадцати килограммов багаж, важная – как паспорт, который я, вцепившись, не выпускал из рук, далекая – как Луна, к которой, как бы высоко не поднимался наш самолет, я не мог дотянуться. Та часть моей жизни бежала на встречу плотными потоками воздуха и растворялась в нем, оставляя после себя голубое мерцание;

Набирающий скорость самолет свистел, и я подумал: «Каждый день будет наступать новое завтра, пока мы снова не встретимся через два месяца. Сейчас я прощаюсь с тобой. Но, возможно, когда-нибудь…».

Легкий толчок прервал меня, и самолет взлетел. Его крылья подрагивали на ветру, а под ними расстилался мой родной город, город, в котором вдруг мне стало невыносимо жить. Здания и деревья отдалялись, напоминая игрушечный конструктор из моего детства, в который Тома застряла меня с ней играть. Помню, мне нужна была определенная деталь, но я долго не мог ее отыскать: приходилось поочередно откладывать в сторону каждую. И мои детские руки находили ее. Терпение и внимание – все, что было нужно, и можно было продолжать игру.