Легко соскочив с гамака, я потянулся, встав на носочки, и дотянулся кончиками пальцев до потолка, что ещё раз напомнило мне о крохотности каюты. Тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и кивнул разбудившему:
— Веди.
Думал, меня поведут на встречу с капитаном, но вместо этого меня привели к уже знакомому боцману, который представился, затем усадил меня напротив себя и начал задавать вопросы. Много вопросов. Причём периодически, услышав мой ответ, он заглядывал в свиток, лежащий перед ним, словно сверялся. Хотя, возможно, и сверялся, так как, судя по всему, сперва он побеседовал с Ауном и только потом вызвал меня.
Впрочем, по тому, что происходило на “Кровавой волне”, у меня не было повода что-то скрывать, и я отвечал честно. Даже не злился на боцмана за его усердие, когда он спрашивал об одном и том же, но немного перестроив вопрос в десятый раз. Человек просто делал свою работу, да усердно, но всё же без фанатизма. А вот когда меня стали расспрашивать о “Перебежчике” и его капитане, я отвечать отказался, ссылаясь на клятву о неразглашении. На самом деле никакую клятву Ларинделю я не давал, но боцман-то этого не знал и, минут десять помучив меня вопросами на эту тему, от меня отстал. Точнее, отстал после того, как на очередной его вопрос я ответил: “я с другой планеты”. Столкнувшись с Сакральным Знанием, через которое он не смог пробиться, офицер свернул расспросы на эту тему. Моё более глубокое прошлое, к примеру, что я делал и как оказался на острове Ун, боцмана вообще не интересовало, и это вызвало у меня немалое облегчение.
Пройдя первый круг вопросов, боцман сосредоточился на конкретных персоналиях, спрашивая о том или ином восставшем. Своё личное мнение я давать отказался, зато с лёгкостью рассказывал о том, что и кто делал, оставив трактовку сделанного на самого боцмана.
Эта беседа, а точнее полноценный допрос, продолжалась более двух часов, и когда я в сопровождении матроса вновь вышел на палубу, Сегуна уже висела почти в зените. Огляделся в надежде разглядеть, следует ли за “Гневом Антареса” “Кровавая волна”, но из-за высокой кормовой надстройки боевой галеры ничего увидеть не получилось. А на мою просьбу подняться на корму, получил отказ.
Матрос сопроводил меня сперва до гальюна, а затем и до каюты. В каюте на своём гамаке дрых, тихо посапывая, Аун. Не став будить парня, улёгся и я. Но в этот раз сон не шёл совсем, а мысли постоянно путались. Сперва прокрутил в голове допрос на предмет, не сболтнул ли я чего лишнего. Но вроде я был внимателен и не допустил ошибок.
Затем моя память вернула меня в диалог с Ларинделем, и я едва сам себя не сожрал, размышляя, а не мало ли я с него получил? Кольцо Молнии — это, конечно, хорошо! Даже очень хорошо! Один этот артефакт стоил больше, чем всё, что у меня было. Но подлая мыслишка о том, что можно было потребовать больше, буквально выедала меня изнутри. Причём понимаю, что запроси я больше, вполне мог нарваться на перемену настроения эльфа, и всё могло пойти по не настолько мирному сценарию. Понимаю, но всё равно грызу себя поедом. В этом, видимо, природа человека, всегда хотеть больше того, что у тебя есть.
До самого рассвета мучил себя этими мыслями. А ведь мог нормально выспаться под мерный плеск вёсел и укачивание гамака, но нет, предпочёл себя истязать несбыточными желаниями и мыслями. В итоге утро встретил немного злым и раздражённым. Причём, судя по всему, это настроение легко читалось на моём лице, так как, только открыв глаза, Аун посмотрел на меня и, покраснев, спросил:
— Я так сильно храпел и не давал спать?
Не знаю, откуда он это взял, так как за всю ночь я от него храпа не слышал, разве что едва слышное посапывание, так что только отмахнулся от этого вопроса. Спрыгнув со своего гамака, юноша выглянул в иллюминатор, а затем постучал в дверь и попросил проводить его для умывания. К моему удивлению, никто его не послал, наоборот с лёгкостью согласились. И вот лежу я один в тесной каюте и чувствую себя идиотом, который мог давно пойти и помыться, но вместо этого лежал в гамаке и думал, что его никто не выпустит. А надо было не думать, а пойти и спросить, как сделал этот мальчишка.
Так что, когда вернулся Аун, на помывку попросился и я. Не столько для того, чтобы реально вымыться, а для того, чтобы пройтись и осмотреться. “Гнев Антареса” оказался даже больше, чем мне показалось вначале. Я насчитал двадцать четыре гребных скамьи, на каждой из которых сидело по три человека. А длина корабля приближалась к полноценной сотне метров. При этом боевая галера буквально сияла чистотой, на фоне которой та уборка, что устроили восставшие на “Кровавой волне”, выглядела невероятно ущербной.
Умывшись, попросил остаться на палубе для разминки, и проходящий в этот момент мимо боцман, услышав мою просьбу, дал на то согласие. Это легло ещё одним грузом на весы того, что мы с сыном торговца никакие не пленники. А держат нас в отдельной каюте только потому, что посторонним нечего шляться по палубам боевого корабля.
За моей разминкой вначале с любопытством наблюдали несколько матросов, но так как я выполнял только те упражнения, которые мне давал Эндер, вскоре на меня перестали обращать внимание. Разве что приставленный юнга не сводил с меня глаз, но это было вполне объяснимо. Тренировка принесла небольшое успокоение. Если изначально я занимался только для того, чтобы не иди в каюту, то постепенно втянулся, и привычное занятие расслабило натянутые, словно тетива, нервы.
Примерно через полчаса, когда боевой корабль, ловя ветер, совершил резкий манёвр, я увидел следующую в нашем кильватере “Кровавую волну”. Галера с бывшими рабами шла всего в трёх сотнях метров позади. Благодаря ауре Восприятия, я даже разглядел силуэт Кристо на её корме.
После того, как я завершил разминку и собирался перейти к более сложным ката, юнга попросил меня прерваться и вернуться в каюту. Не став качать свои эфемерные права, без споров последовал за юным моряком. Оказалось, меня попросили вернуться, потому как нам принесли завтрак. Еда была простой: хлеб, сыр, оливковое масло, сушёные финики и какой-то напиток, напоминающий кислый морс, но я всё съел за один присест, потому как был голоден. А вот проснувшийся к этому времени Аун наоборот, немного поклевал и не смог доесть своей не очень-то и большой порции.
Чтобы отвлечь парня от невесёлых воспоминаний вчерашнего дня, принялся расспрашивать его о Триесе. Мои вопросы действительно переключили внимание сына торговца, да и мне было интересно узнать об этом юго-восточном городе-государстве побольше. Интересно и полезно, потому как я собирался задержаться в Триесе, а не просто проследовать через него транзитом.
Юноша явно любил свой родной город и рассказывал о нём с большой охотой и горящими глазами. Этот его настрой подогревался тем, что мне было реально интересно его слушать.
Суд по рассказу Ауна, Триес только внешне напоминал знакомые мне свободные города запада. Те управлялись гильдиями, цехами и торговцами, а города-государства юго-востока скорее были чем-то похожи на земную древнегреческую демократию. Здесь все решения принимал сенат, а государственную должность мог занять любой гражданин.
Аун так расхваливал эту “справедливую” систему управления, что в упор не замечал её пороков. К примеру, в Триесе проживало около девяносто тысяч человек, но гражданами из них были меньше трети, те, кто прошли финансовый ценз. А именно те, кто платил в казну города вполне определённую и далеко немалую сумму. Также гражданином становился тот, кто был рождён в семье граждан. Именно из этой привилегированной и обеспеченной части горожан и могли избираться люди на управляющие должности. Ещё треть населения были простыми жителями, они платили налоги и могли пользоваться всеми благами города, но не имели права занимать городские должности или избираться в сенат. Последняя же треть населения Триеса состояла из рабов. По мне в такой системе нет ничего “великолепного” и “справедливого”, как утверждал Аун. Но, если сравнивать с единоличным правлением знати или диктата цеховых правил, как это происходило в других частях Айна, то юноша во многом прав. К тому же, сам сын торговца был из уважаемый семьи, пусть и боковой её ветви, и имел статус гражданина города и, соответственно, смотрел на все эти городские правила с высоты своих привилегий, которые считал естественными.
