Было бы хорошо, если бы во время этого транса нерешительности, до которого довело его его трусливое сердце, Флора бы покинула это место, и повернула к дому. Но, к несчастью, такая мысль у нее не возникла. Она села на грубо отесанную лавку, где она когда-то отдыхала, когда Чарльз прижимал ее к своему сердцу, и от воспоминаний о той несчастной любви, самым нежным и самым мелодичным тоном она сказала:

– Чарльз! Чарльз! Ты до сих пор любишь меня? Нет, нет, ты не покинул меня. Спаси меня, спаси меня от вампира!

Она вздрогнула и сэр Френсис Варни услышал как она рыдает.

«Какой же я дурак, что так испугался. – пробормотал он, – Она спит, и быть может, это возможность дальнейшего усиления опасения моих визитов, который сделают поместье Баннервортов еще более ужасным местом жительства для нее, и, я это хорошо знаю, если она уедет, уедут они все.

Дом будет заброшен, а это то, что мне нужно. Дом будет иметь такую жуткую репутацию, что никто кроме меня, того кто создал эту репутацию, не решится войти в него: дом, о котором все благодаря предрассудкам будут думать, что он изобилует призраками, дом, по общему мнению, оставленный вампиру. Да, он станет моим собственным. Подходящее место жительства для меня пока. Я поклялся, что он будет моим, и я сдержу клятву, небольшой пример того, как я исполняю клятвы.»

Он поднялся и медленно двинулся ко входу в летний домик, ему очень хотелось, чтобы Флора не заметила как он подошел к той грубо отесанной лавке, где она сидела.

Там он встал, верхняя часть его костлявой и отвратительной фигуры была теперь ясно различима, потому что небо стало гораздо светлее, так, чтобы, если бы Флора Баннерворт не была в сонном трансе, в котором она на самом деле была, то один единственный взгляд вверх дал бы ей увидеть этого омерзительного случайного соседа в этом когда-то очень любимом месте, месте, до настоящего времени вызывавшем только самые лучшие и благородные чувства, но теперь обреченном всегда ассоциироваться с этим жутким дурным предчувствием безысходности.

Но она не была в состоянии увидеть это страшное зрелище. Ее руки закрывали лицо, и она все еще рыдала.

«Конечно он любит меня, – прошептала она, – он говорил, что любил меня, и он говорил так не зря. Он все еще любит меня, и я опять увижу его лицо, о Небо! Чарльз! Чарльз! Ты придешь еще? Конечно, они грешат против божественности любви говоря, что ты меня не любишь!»

«Ха! – промямлил Варни, – это увлечение у нее первое и сильно удерживается в ее молодом сердце, она любит его, но что мне до людских привязанностей?»

Я не имею права записывать себя в огромный список людей. Я не выгляжу как житель земли, хотя я живу на ней. Я никого не люблю, не жду любви ни от кого, но я сделаю людей своими слугами, и неискренние словоизлияния тех, кто ненавидит меня в своих сердцах, будут такой приятно звякающей музыкой для моих ушей, как будто они искренни! Я поговорю с этой девушкой, она не сумасшедшая, хотя возможно она и сумасшедшая.»

После того как Варни приблизился на два шага к прекрасной Флоре, в его лицо был направлен адский взгляд сконцентрированной ненависти.

Угроза. – Ее последствия. – Спасение и опасность для сэра Фрэнсиса Варни.

Сэр Френсис Варни сейчас опять остановился, и он, казалось, несколько мгновений злорадствовал над беспомощным положением той, кого он определил для себя как свою жертву. На его лице не было никакого взгляда сострадания, во всем выражении этих адских черт лица нельзя было найти абсолютно ничего человеческого. И если он откладывал попытки вызвать ужас в сердце этого несчастного, но красивого создания, то это делалось не из какого-то чувства сострадания, а просто потому, что он желал дать своему воображению несколько мгновений на то, чтобы подумать, как можно сделать его злодейство более эффективным.

А те, кто бы бросились спасать ее, они, кто были готовы ради нее на все, да, даже были готовы расстаться с жизнью, спали, и не знали об опасности той, кого они так любили. Она была одна, и достаточно далеко от дома, чтобы ее можно было довести до того опасного предела, где кончается здравый смысл, и начинаются мысли о сумасшествии, со всеми ужасами.

Но она все еще спала, если то полусонное состояние можно было рассматривать как что-то схожее с обычным сном, она еще спала, и угрюмо произносила имя своего возлюбленного; и нежным, умоляющим тоном, который бы растопил даже непоколебимые сердца она выражала убеждение своей души, что он все еще любил ее.

Это самое повторение имени Чарльза Голланда, казалось, раздражало сэра Фрэнсиса Варни. Его мимика выразила нетерпение, когда она опять пробормотала его, и тогда, шагая вперед, он встал на расстоянии одного шага от места, где она сидела, и страшным четким голосом сказал:

– Флора Баннерворт, проснись! Проснись! И посмотри на меня, этот взгляд поразит тебя, и приведет в отчаяние. Проснись! Проснись!

Ее пробудил от ее странной дремоты не этот звук голоса. Говорят, что те кто спят таким необычным образом, невосприимчивы к звукам, но самое легкое прикосновение в мгновение разбудит их. Также было и в этом случае, потому что сэр Френсис Варни, когда говорил, положил на руку Флоры два своих холодных пальца, напоминающих пальцы трупа. Сильный крик сорвался с ее губ. Хотя ее память и разум еще не пробудились до конца, она уже проснулась, и состояние лунатизма покинуло ее.

– Помогите, помогите! – кричала она. – Боже мой! Где я?

Варни не говорил, но он вытянул вперед свои длинные тонкие руки так, как будто окружал ее, хотя он и не касался ее, таким образом делая побег делом невозможным, и, чтобы сделать попытку побега, нужно было броситься в его мерзкие объятия.

Она посмотрела на лицо и фигуру того, кто мешал ей двигаться вперед только раз, но, даже этого единственного взгляда было достаточно. Чрезвычайно сильный страх овладел ею, и она сидела как парализованная. Единственным признаком жизни, который она подала, были слова: «Вампир, вампир!»

– Да, – сказал Варни, – вампир. Ты знаешь меня, Флора Баннерворт, Варни, вампир; твой полуночный гость на том празднике крови. Я вампир. Посмотри на меня хорошенько. Не сжимайся от моего взгляда. Ты поступишь хорошо, если не будешь отталкивать меня, а поговоришь со мной в таком положении, чтобы я мог полюбить тебя.

Флора дернулась как будто в конвульсии, и она была такой белой как мраморная статуя.

– Это ужасно! – сказала она. – Почему Небеса не дают мне смерть, о которой я молюсь?

– Подожди! – сказал Варни. – Не воображай неправильные вещи, которые сами по себе достаточно ужасны, потому что в них нет любовных отношений. Флора Баннерворт, я преследую тебя, преследую тебя я, вампир. Это моя судьба – преследовать тебя, потому что есть законы как для видимых, так и для невидимых созданий, которые побуждают таже такие существа как я играть свою роль в великой драме бытия. Я вампир, средство к существованию, которое поддерживает такую форму, должно быть извлечено из крови других.

– О ужас, ужас!

– Но больше всего я люблю молодых и красивых. Именно в таких венах как твои, Флора Баннерворт, я ищу средство к существованию, которое я вынужден получить, чтобы пополнить свою истощенную энергию. Но еще никогда за все мои долгие годы, годы, растягивающиеся на столетия, никогда еще я не испытывал мягкого чувства человеческой жалости до тех пор как я посмотрел на тебя, изысканный образец совершенства. Даже в момент, когда живительная жидкость из сильно бьющего фонтана твоих вен согревала мое сердце, я жалел и любил тебя. О, Флора! Даже я могу чувствовать сейчас сильную боль от того, что я – это существо!

Было что-то в его тоне, было немного грусти в поведении, и была глубокая искренность в тех словах, которые в некоторой степени освободили Флору от ее страхов. Она истерично зарыдала, пошел сильный поток слез, который помог ей успокоиться, когда она почти неслышным голосом сказала: