- Дурное, - леший покачивался, кустистые брови хмурил. - Чужаки прибыли из-за большой разлившейся воды. Трое из них рода древнего, силами ведают, что ни каждому богу совладать. Они могут отворить Врата Нияна. Тени, что за плечами ихними - неведомые, мрачные - колдовскою силою правят. Но...

  - Но? - нетерпение девушки возрастало.

  - На Тенях сих печати.

  - Что это значит?

  - Али чужаки не знают, какой мощью владеют...

  - Аль?

  - Али намеренно наложили печати затвора, скрепили Тени, и всю ворожбу, что те источают.

  - Что ж, - сереброволосая склонила голову набок, размышляя над сказанным, - время справит, что не изведано, а мы поглядим, нет нужды пока шибко тревожиться.

  - Ох, не знаю, дитя, - прошептал леший, во взгляде его таилась мука, - ох, не знаю....

  Центральная городская площадь гудела в суматохе, массивные деревянные столы, стащили в общий длинный ряд, наполняли яствами. Люди тянули, копошились, стучали, толкались, как мураши, раздобывшие дохлого кузнечика, теперь силились растащить по кусочкам, все на пир, в общество. Всенародное гулянье - повод только дай, люд подхватит. А тут такой повод! Объединение племен русичей во имя мира и процветания под могучей дланью князя Ререка.

  Трувар с любопытством наблюдал за усердием, с коим народ делал приготовления. Поднявшись ни свет, ни заря, полный энергии, черта отличавшая его от братьев, привыкших к длительным сборам, бродил по широким улицам. Воздух свеж, дышится легко, льющий с высей свет приятно ласкает открытые участки кожи. Пытливый ум цепляет обозримое, новый мир манит: непознанный, многообещающий. Постройки, обычаи, наряды, все отличалось от привычной жизни, от тех мест, где он вырос.

  Ранние путешествия, походы казались обыденными, но землям русичей не чета. Нынешнее вызывает трепет, все возбуждает интерес, словно в этих краях таится небывалое, то, что давно искал, и никак не мог найти. Эти чувства цепко ухватили, не отпускали с того самого момента, как ноги коснулись илистого дна реки Волховъ.

  Первые несколько часов назойливая идея казалась глупостью, отметал домыслы, но бессонная ночь, беспокойные раздумья, все сложилось к выводу: судьбой уготовано в сих землях нечто, и ежели не распознает этого, покоя ему не видать.

  За спиной тихо, но резко пискнуло, Трувар дернулся, едва успел обернуться, руки инстинктивно вскинул, тут же напрягся, замер. Большой глиняный кувшин шлепнулся в раскрытые ладони, чуть ощутимое тепло согрело кожу. Поднял голову, сощурился: на него глядели два широко распахнутых карих глаза.

  Русоволосая девушка, оцепенев, таращилась на красавца великана, поймавшего кувшин, выскользнувший из ее рук. Яркий румянец пятнами проступил на круглых щеках, пухлый рот приоткрылся, из-под верхней губы мелькнули кончики двух крупных передних зубов.

  - Я... я... ох ты ж... ногой... яму... - голос ее дрожал от волнения, слова застревали в горле.

  Трувар протянул ей кувшин, губы растянула понимающая улыбка. Девушка поспешно хватанула сосуд, прижала к груди, но с места не сдвинулась, одеревенелые ноги будто приросли к земле. Сердечко неистово колотило о грудную клетку, внимательные карие глаза впились, разглядывали мужчину. Хорош бесспорно: красивое лицо, обрамленное золотом вьющихся локонов, волевой подбородок, прямой нос, пухлые губы, стройный, могучий стан, и ни капли жира; мускулы бугрятся, перекатываются под гладкой кожей. А глаза, боги, в синеве их омута, глубоком, заманивающем, утонуть бесповоротно, с безумной радостью можно. Так бы и бросилась, обняла, прильнула...

  - Ясна! - девушка подпрыгнула на месте, знакомый скрипучий бабий голос скинул с небес на землю. - Чего застыла? Подь сюды!

  Стыдливо потупившись, русоволосая шмыгнула мимо Трувара. Длинный подол сарафана взметнулся, зашуршал, мелькнули босые ноги.

  Трувар хмыкнул, взглядом проследил за незнакомкой, остановившейся возле полной низкорослой женщины в бледно-голубых одеждах. Наблюдая за ней губы тронула насмешливая улыбка. Девушка уронила голову на грудь, покорно выслушивая отчитку. Грозная, корившая ее баба угрюмо сдвинула пучковатые брови в кучу, недовольно искривила рот, по-видимому, из него вылетали не самые добрые напутствующие слова. Выставленный указательный палец, коим толстуха с завидной частотой махала перед лицом бедняжки, короткий, крючковатый, задел бы нос, подними та голову. Покорная Ясна только слушала, глиняный сосуд впечатался в пышную грудь, сплюснув и раздавив плоть, еще чуть прижмет, и кувшин треснет.

  Улыбка Трувара стала шире. Пустой кувшин согретый теплом женского тела, на место бы этой глины, да самому прижаться к налитым молодостью грудям, пышным, мягким. Обсмотрел ладони, характерные картинки мелькнули в голове, щеки вспыхнули багровыми пятнами, лицо обдало жаром. Женщины, боги были щедрыми, создавая их. А ему вообще грех жаловаться, обласканному женским вниманием.

  Девки липли к нему как пчелы к меду. Сила, красота, мощь выгодно сочетались с качествами воина и охотника, синие глаза штурмовали как ураган, и самые неприступные скалы рушились под беспощадным натиском. Хотя внимание часто становилось назойливым, как и любой мужчина в здравии, присматривался. Не реагируют на женские прелести только покойники, да ущербные, особенно если девица недурна внешностью. А эта русоволоска, едва не схлопотал от нее кувшином по затылку, недурна, ох как не дурна!

  Трувар прищелкнул языком, запустил пятерню в светлые кудри. Куда-то не в то русло мысли утекают. Солнце едва станет в зенит, и Ререка во всеуслышание провозгласят Вождем, Великим Князем, водрузят на плечи бремя правления, и он призовет братьев в помощь, сомнений быть не может, а тут на уме девки. И ладно бы Синевус мучился, тому лишь бы попить, да погулять! Девки, конечно, хорошо, когда в меру, да вовремя, но сейчас важнее брат. Ререку потребуется помощь и он ее получит!

  - Толкай! Толкай треклятую бочку!

  Хрипящий от натуги голос вывел Трувора из дум, голова мотнулась, отливающие золотом локоны, упали на лоб. Двое мужиков силились переместить массивную дубовую бочку по направлению к столам, надрывными усилиями отталкивались, переставляя ноги. Тяжесть огромного сосуда, две маховые сажени в длину, полторы в ширину, до краев наполненного бултыхавшейся медовухой, требовала не менее пяти толкачей.