Глава 1

  Острая боль ожгла под коленкой, как хлесткое жало кнутовища. Юная, на вид совсем дитя, девушка взвизгнула, притормозила на миг, быстро оглянулась, заторопилась дальше. Босые ноги утонули в снежном ковре, тысячами иголочек муки пронзило ступни, застонала, но не остановилась, чуть помедлишь - нагонит. Шагнув в сторону, снова дернула головой, охватив рассеянным взглядом минувший путь. Вроде бы преследователь отстал. Тонкие ручки обхватили огромный выпуклый живот, ребенок в утробе крепко толкнулся, добавив страданий будущей матери.

  - Потерпи, дитятко, - едва слышно прошептала она потрескавшимися на морозе губами, - потерпи.

  Недалеко зашуршало, ухнуло, раздался волчий вой, девушка вздрогнула, звери почуяли добычу. Губы разбиты, кровоточат, алая нить тянется по подбородку. В чистом морозном воздухе запахи быстрее разносятся, в лесу меж голых стволов негде спрятаться. Сердце заколотилось быстрее, страх усилился стократно, собственной жизнью беглянка давно не дорожила, но не родившееся дитя, единственный свет жизни, его необходимо спасти любыми путями.

  - Матушка Лада, велико силою твоею, сбереги дитятко мое, - голос дрожит, сиплый, слабый.

  В отдалении среди обледенелых деревьев мелькнул силуэт, беглянка вскрикнула, изболевшееся сердечко пронзило каленым острием, сжалось в предчувствии недоброго. Высокий, плечистый мужчина следовал по пятам, приближался. Темная пятнистая одежда из выделанных шкур и мехов делала его почти невидимым на фоне сгущающейся чащи.

  Придерживая живот руками, девушка сделала еще пару шагов прочь от темной фигуры и вдруг замерла в ужасе. Из глубин леса выбрела дюжина волков. В мареве блеснул жуткий оскал, в блеклом свете клыки огромные, в глотках клокочет, гаркает, взрыкивает, шипит. Клубы пара валят из черных пастей, растворяются в кристальном воздухе.

  Кинжальный ветер вторил периодичному звериному вою, метался средь обледенелых деревьев. Случайная путница ему, что игрушка, набросится, взвихрится, отскочит. Скудное истрепанное одеяние, тонкое платье из грубой мешковины длиной чуть выше щиколоток, изношенное, местами рваное, облепило дрожащую плоть, подол взметыватся, подхваченный прозрачными перстами ветра, опадает. Растрепанные пряди медных волос хлестнули по раскрасневшимся на морозе щекам, не поморщилась. Тихая боль меркла в сравнении со страхом, железными клещами сковавшим грудь.

  Назад пути нет, беглянка знала наверняка, обезумевший в порыве ярости отец ребенка, растущего в ее утробе, убьет и бровью не дернет. Впереди голодное, ведомое безысходностью дикое зверье. Зима нынче выдалась лютая: холод, промозглость, скудная пища обострили инстинкты и без того жадных до свежей плоти тварей.

  Дернула головой, смерть сомкнула круг, отчаяние поглотило рассудок, вся жизнь промелькнула перед глазами.

  Вот она совсем еще дитя, сирота пяти зим от роду, в деревне за ней присматривает усталая от тяжелой судьбы женщина, на ее попечении еще семеро ребятишек, муж умер недавно, обязав жену взвалить все тяготы на хрупкие женские плечи. Та и рада бы оставить девчушку, но лишний рот прокормить, столько сил не наберется. Отсылает сиротку на воспитание к одинокому мужику, отшельнику, тот в лесу обитает, неподалеку. С людьми не якшается, но от них и не чурается. Ребенок ему не в тягость, сам не стар еще, но по хозяйству дитя смотри чем, да пригодится.

  Образ впервые увиденной избы опекуна живо предстал перед мысленным взором медноволосой: деревянный сруб, крыша укрыта почерневшим от времени перевернутым корнями вверх дерном, мрачные небольшие оконца напоминают пустые зияющие мраком глазницы, на пороге в открытых дверях, словно у входа в беззубую пасть чудовища, стоит, широко расставив ноги, мрачный человек с набежавшей на лицо тенью. И всюду густой лес, деревья стеной, высоки, пути загораживают, в листве скребется, шуршит, взрыкивает - страшно.

  В следующий миг ей двенадцать, отшельник странно поглядывает на нее, в черных глазах пляшет нечисть, глумливая, порочная. Она пока не понимает сути перемен в поведении мужчины, жизнь лесной затворницы, слишком редкие свидания с людьми, оградили ее от мирской суеты и познаний, но горького опыта черпнуть приходится.

  Четырнадцать. Пляску греховной нечисти в глазах отшельника она уже хорошо знает, страшится, он не добр, не ласков с ней, берет грубо, властно, следы на коже оставляет часто, синяки подолгу потом сходят. Уже трижды она понесла, но ни одного ребенка не сохранила, всякий раз обнаруживая быстро растущий живот, опекун приводит повитуху, та дает беременной горькое варево, питье сопровождается нестерпимой болью, кровью, опустошением.

  Пятнадцать. В очередной раз на сносях. Шаркающие, тяжелые шаги повитухи обивают порог, дает очередную порцию отвратного зелья. Делает вид, что пьет предлагаемую ведьмой отраву, незаметно выплескивает, сохраняет жизнь не родившегося дитя. Одежду теперь носит просторную, осторожничает, тайком к людям через чащобу ходит, место присматривает, по весне уйдет безвозвратно, пока опекун охотится, благо живот небольшой, никто о ее положении не догадывается.

  Видение обострилось, близко к развязке, перед мысленным взором нынешний вечер, отшельник возвращается злой из чащи, охота не сложилась, лук и колчан со стрелами с грохотом летят прямо на стол, грубо притягивает падчерицу, крепко прижимает к себе, вздрагивает, почувствовав раздувшийся живот. До этого он брал ее только сзади, не желая видеть слезы, постоянно сопровождавшие их нестерпимую ей близость. Резко меняется, ярость ставит уродливый опечаток на его лице, звериный оскал искажает черты, крик негодования, похожий на рычание, вырывается из тяжело вздымающейся груди. С силой отталкивает, едва устояла на ногах, замахивается, бьет по лицу, кровь побежала из разбитой губы, оборачивается к столу за оружием, во все стороны брать, ругань.

  Не помня себя от ужаса, воспользовавшись замешательством опекуна, она срывается с места, в чем была, босая, бросается на улицу, во мрак и холод.

  Вой настойчивый, протяжный, вырвал беглянку из плена видений, волки сосредоточились полукольцом не дальше трех косых саженей, подступают, скалят острые кинжалы клыков, клацая челюстями.

  Звери метались из стороны в сторону, дрожа в нетерпении. Один шустрый высунулся вперед, взвизгнул - сосед цапнул в бочину. Ото всюду хрипело, рычало, сипело. Желтые пенящиеся слюни падали клочьями на истоптанный лапами снег. Пугали, но нападать не решались. Запах крови отяжелелой самки, как камышовая изгородь, и сломить не трудно, а все ж преграда, не давал броситься, истерзать, разорвать. В зверье порой больше человечности сыщешь, нежели в людях. Но тяжелый миазм страха перебивал все, не отпускал, подталкивал. Стая гарцевала на месте, ожидая решения вожака.