- Он нас не видит, - раздался мелодичный девичий голос, тонкий, как весенний ручеек.

  Крепкая нижняя ветвь дуба, служила мощной древесной рукой, держа юную нагую девушку, та полулежала, спиной опершись о главный ствол. Серебряные густые локоны, волнами ниспадающего каскада, рассыпались на покатых плечах, легли на упругие груди, едва скрыв розовые бутоны сосков, изгиб стройной талии улавливался в длинных лежащих продольно волосах, соскользнувших с живота, округлые бедра остались не прикрыты.

  - То правда, лета давно отняли остроту его видения, - леший покачал головой, перегнулся, склонившись. - Безделица с тобой?

  - Со мной.

  Сереброволосая повертела в руках полую тоненькую палочку, всматриваясь в крохотные дыры, рассыпанные вдоль шершавой поверхности.

  - Подуди, да погромче.

  Хмыкнув, девушка легким, незатейливым движением поднесла дудочку к губам, тонкие, гибкие пальцы легли на выделанные отверстия, подула. Воздух плавным потоком вышел из напряженных легких, скользнул вдоль инструмента и вырвался на волю протяжными мелодичными звуками.

  Кружившая в небе птица едва заметно дернулась, оставшийся чутким, в отличии от зрения, слух уловил посланные вибрации. Мощные крылья сменили угол полета, поймав вихрь воздушных потоков, ворон пошел на снижение.

  - Хвала Роду, слышит старая птица, - в спокойном голосе старичка улавливались нотки радости.

  - Пригодилась безделица, хоть и твердил ты не брать ничего человечьего.

  - И нынче твердить стану - всё людское - худо!

  - От чего же? - девушка передернула плечиками, дудочку в руках вертела мечтательно, любовно разглядывала. - Дивные звуки выходят из этой тростинки. Я давно заприметила у реки человека, он часто приходит, у берега садится, и дует в эту... штуку...

  - Ты же знаешь, к реке ходить - худо, - пробурчал леший, вычленив из сказанного лишь то, что ему не понадобилось. - Люди не должны видеть тебя в таком обличье.

  - Худо, худо, - передразнила Берегиня, - все тебе худо! С медвежьей личиной вовсе не схоронюсь! - буркнула она, потянулась за мешочком на маленьком суку, сплетенным из сухих трав.

  - Не пристало тебе хорониться! Ты - Берегиня, Сереброликая Медведица, Мать, Заступница и Хозяйка Леса, Хранительница Врат Нияна, люди пужаются, да почитают твою медвежью суть.

  - Не мою, - нахмурилась девушка, - они почитают прежнюю Сереброликую Берегиню, не меня.

  - Тьфу на тебя! Ты ж то и еся прежняя Берегиня, вы одно целое! Уж битые лета твержу! Да, у тебя было две матери, человеческая - в чьей утробе проросло отцово семя, и духовная, что в тело вдохнула жизнь, и обе покинули земной удел ради тебя, отдав все, что имели.

  - Выходит, не все человечье худо?! - хохотнула Берегиня, прервав очередную обрушившуюся тираду лешего.

  - Не глумись, несносное дитя, - пожурил старичок, но взгляд его смягчился, губ коснулась легкая улыбка, через миг растаявшая, смытая отпечатком печали. - Послушай, бремя, что легло на твои юные плечи тяжко, но что исполнено не переменишь.

  - Знаю, - голос сереброволосой не выражал чувств, веселость сменилась покоем, безысходностью. - Не тревожься, мне по силам заповеданное богами, лишь изредка человечья кровь берет верх, но и с этим я способна совладать.

  - Не переусердствуй.

  Берегиня окинула старичка пытливым взором. Не это ли он хотел услышать из ее уст? Что готова защищать лес, сил достаточно, вздорность юности проходит, разум наполняется зрелыми, отчетливыми мыслями и осознанием необходимости исполнения долга! В чем же она переусердствует?

  - Что речешь?

  - Боги не спроста остановили на тебе выбор, их замысел даже мне не распознать. С малых лет приглядываю за тобой, но по сей день не могу измерить сколь тобою почерпнуто могучести. Та сила глубоко внутри таится, дай безмерную волю, худо будя!

  - Опять худо! - раздраженно фыркнула Берегиня, подумала, успокоилась. - Время покажет, - прошептала она, леший прав, обретенная при рождении мощь нарастает, переполняет, туго поддается контролю.

  Сереброволосая тяжело вздохнула, тема утомительная, не из приятных. Вскинув голову, ладонь поставила козырьком, резко сменила разговор, перенаправив внимание на приближающегося ворона.

  - Гавран уже здесь.

  Леший осуждающе покачал головой, мол, разговор не кончен, но огромная черная птица, подлетев вплотную, завладела его вниманием. Хлопнуло, присвистнуло, последний взмах мощных крыльев, тонкие сухопарые пальцы обхватили ветвь насколько смогли, кора лопнула под давлением острых длинных когтей.

  - Что принес нам поведать, старый друг? - старичок поерзал в нетерпении.

  Склонившись к едва успевшему примоститься удобнее ворону, леший пристально заглянул в его мутнеющие, старческая слепота разрастается споро, глаза-пуговки, вещая немой вопрос, в последнее время сильно тревоживший вековой разум.

  Неподвижность птицы указывала на сосредоточенное бессловесное общение, черные перья, отливающие на свету мрачной синевой, трепетали, напряженное тело подрагивало. Образы, эмоции, чувства, леший жадно впитывал все, что мог предложить вестник, складывал в последовательную линию, воссоединяя целостность образа.

  Острота вещания возросла и Гавран, истощив запасы виденного, отпрянул. Пронзительное, хриплое карканье вырвалось из глотки, спугнув мелких птиц, в рассыпную взметнувшихся с веток.

  - Тише! - пожурил старец. - Чего горланишь? Вона мелочь распужал!

  - Что он принес? - Берегиня подалась вперед, стараясь не упустить ни единого слова.