Трувар пожал плечами, к русичам привыкнуть надо, покатил бочку дальше.
Среди толпы он вращался до полудня. Золотой диск выбрасывал огненные стрелы, подогревая день, воздух пьянил свежестью, отдаленно пахло речкой. Столы ломились от яств: мясные пироги, копченые на кострах осетры, вареные раки, соленья, квашенья, зажаренная до румяной, хрустящей корочки дичь, зайчатина, натертая горькими травами, чесноком. Глаза разбегались от изобилия пищи, приготовленной гостеприимным народом. Все это источало такие ароматы, слюни текли по подбородку, успевай вытереть, не то рубаху замочишь.
Присутствовать на вече с братьями Трувар отказался, отослав мальчонку присланного Ререком, сославшись на занятость важным делом. Стоило явиться на зов нареченного князя, призванного объединить племена, но северянин знал, все уже решено, оставалось уточнить несущественные детали, в этом вопросе и без него обойдутся.
Старшего брата он увидел издали. Шаги Ререка тяжелые, стремительные, губы поджаты, брови сдвинуты, брат гневается, сейчас будет отчитывать. Синевус маячит за широкой спиной старшего, что-то шепчет, видать подначивая, а как же, кляузничать одно из его любимых занятий. Трувар вздохнул, братьев он любит, но вот такие моменты жутко раздражают.
Рука Синевуса резко взметнулась, палец затыкал в сторону младшего, вскинувшись, оба кровных родственника сменили угол направления.
Ререк, не успев дойти, начал бухтеть с ходу:
- Ты должен был прийти нынче! Вече и для тебя созывалось! Что за важное дело, кое нельзя отложить, ежель я нуждаюсь в тебе?
- Остынь, брат, - Трувар добродушно улыбнулся, чего пылить зазря, все простится, забудется, синица еще зернышко склевать не успеет. - Вече сие не последнее. Вот тебе мое слово, отныне буду рядом всюду, куда позовешь.
- То-то же, - пожурил Ререк, силясь нагнать виду хмурости, долго на младшего брата злиться не получается, давно эту слабость за собой приметил. - Что ж за дело такое, от коего не оторвать тебя было?
- Оно уже сделано, не будем к нему возвращаться, - отмахнулся младший брат, бросил взгляд за спину старшего, весело хмыкнул. - Тебя, видать, потеряли!
Пыхтя, глаза выпучил, ноздри раздуваются, к северянам мчался Славень. Нечленораздельные звуки вырываются изо рта, красного, как маков цвет, подол рубахи волнами вокруг ног ходит, развивается, дыхание сбилось, сипит. Ререк поморщился, староста явно не признает возраста, бежит прямо по-молодецки, хоть бы сердце не лопнуло.
- Княжичи... добро, вы здесь... я с ног сбился... только и успел Хатибору речь... глядь... вас след простыл!
Отдышка не давала старику говорить ровно, сбивчивые, отрывистые слова вылетали из жадно хватавшего воздух рта, с трудом складывались в предложение.
- Ступайте... ступайте за мной... я провожу... во главу стола...
Пировать начали после полудня, новое установившееся положение Ререка с братьями объявили во всеуслышание. Народ вздыхал с облегчением, кое-где слышались перебранки, неверующие везде сыщутся, дай только языки почесать. Шумели, рассаживались, галдеж стоял по всей улице с растянувшимися вдоль столами. Крахмально белые скатерти покрывались пятнами медовухи, жира, капавшего с оторванных кусков мяса, гусиных ножек, жареных карпов, крошками хлебов, пирогов.
Люди ели с аппетитом, причмокивали, сок стекал по замусоленным пальцам, слизывали, жмурясь от удовольствия. Тарахтели деревянные ложки, поддевая моченые яблоки, капусту. Вскоре загудели гусли, перебив хруст перемалываемых крепкими зубами тонких косточек. Дудки, бубны подхватили, слились в едином ритме, песь неслась веселая, заводная.
Резвый, молодой, полный жизни народ, сытый трапезой, вскакивал из-за столов, пускались в пляс. Доедающие возбужденно смеялись, со стороны наблюдать чудно, задорно, не выдерживали, кружки с грохотом возвращались на столы, танец подхватывал отстающих, неслись в припрыжку, кружили, притопывали.
Трувар жевал медленно, мясо уже не лезло, даже в прок, забрасывал в рот спелые, ароматные ягодки земляники. Взгляд лениво скользил по гуляющим, наткнулся, выхватил из общей массы знакомую фигурку. Девушка не сводила с него восхищенного взгляда, он ее признал, не сразу, правда, но вспомнилось, это та самая русоволосая, от которой чуть не схлопотал кувшином по затылку.
Ясна исподтишка, ресницы подрагивают, голова опущена, бросала томные взгляды. Ложка с медом замерла у приоткрытых, бледно-розовых, как молодые, распускающиеся бутоны дикого шиповника, губ. Стоило Трувару повернуть лицо в ее сторону, глянуть, она тут же потупилась, отвернулась, по щекам расплылись яркие красные пятна.
Она изнывала, с телом творилось неладное, в груди пылало, живот скручивало. Снова глянула, северянин вроде не видит. Мысленно обласкала его лицо, пропустила сквозь пальцы золотые кудри, тронула крепкую шею, каменную широкую грудь, бугры мышц предплечий. Красивый, желанный, пышет горячностью, руку протяни - обожжешься.
Чуть не застонала, спохватилась, мечтательно вздохнула. Вспыхнувшая искра разгорелась в неукротимое пламя, испепеляющее, пожирающее, грозила неминуемой гибелью или великим спасением, если северянин обратит на нее взор. Порывисто дернулась, только пальцем помани, любчик, ноги понесут куда скажешь, за ограду, на сеновал, к реке, и раздумывать нечего.
Громко бухнуло, за спиной промчалась девка, хохоча, со всей дури лупя по бубну. Ясна подпрыгнула на лавке, сердце колотилось как у загнанного русака, что за чучело, разве ж можно так людей пугать. Недовольно скривилась, вскинула голову. Небо потеряло яркие краски, темнело. Солнце стремительно катилось за край.
Ложку с медом Ясна поспешно сунула в рот. Возможности утекают сквозь ее тонкие пальчики. Застенчивость, стыдливость девицу красят, конечно, да только к чему они, ежель завидный жених другой достанется. Надо самой брать быка за рога, а то от мужика пока дождешься, скорее медведь из лесу свататься выбредет.
Собрав волю в кулак, Ясна выскочила из-за стола. Лапотки шустро прошлепали, встала рядом с Труваром. Широкий рукав сарафана скрыл тонкость протянувшейся к северянину руки, ладонью вверх, лицо сияло робкой, и в то же время озорной улыбкой, чуть склонилась, выпятив крутую грудь, распиравшую тугую ткань одежды.
