— Куда мне было велено идти? — прямо спросила она.
Ей дали направление. Взяв с собой датапад, Альда отправилась на встречу судьбе. Она только и думала, что если эта авантюра получится, то, может быть, когда Оби-Ван Кеноби станет падаваном, он будет знать свои права, а это значит, что Квай-Гон Джинн будет вынужден хорошо выполнять свою роль наставника, а это значит, что ещё не родившемуся Энакину Скайуокеру тоже, может, придётся легче во время обучения. Тонкий феномен, этот «эффект бабочки», когда маленькое добро имеет потенциал всю галактику сделать немного светлее.
Собравшись с духом, она смело постучала в дверь.
— Входите, — раздался голос изнутри.
Альда нервно вошла и сразу же глубоко поклонилась.
— Прошу прощения, что, возможно, отнимаю у вас время, — начала, потупив взгляд, — но…
В поле зрения вдруг возникла рука. Рука человека. Альда автоматически опустила в неё свою маленькую ладонь, сама не зная почему, и выпрямилась. Сердце, казалось, встало комом в горле. Оно нервно испуганно билось.
Магистр Ян Дуку, Альда сразу его узнала, смотрел на неё со всей добротой мира.
— Посвящённая Ганор, — начал он долгую паузу спустя, — вы знаете, как меня зовут?
Она кивнула, нервно сглотнув. Членов Совета знали все.
— Я… нашёл ваш последний бумажный журавлик.
«Я говорю себе, что тринадцатилетия бояться не надо. Не выберут — и ладно. Не хочу никому ничего доказывать. Если у меня и будет Мастер, я бы хотела, чтобы он меня выбрал, потому что мы можем дружить, потому что я тоже могу ему что-то дать, потому что мне есть, чем поделиться».
Альда хотела провалиться под землю от стыда или просто исчезнуть в Силе без возможности стать приведением.
— И все остальные тоже, — продолжил магистр Дуку. Свободной рукой он показал куда-то за себя, и Альда с ужасом обнаружила целую коллекцию своих дурацких, никому не нужных, никому не интересных высказываний. Они висели в гостиной на самом почетном месте, вылезая за рамки пробковой доски, занимая собой почти треть стены.
— Я больше не буду, магистр Дуку, — насилу выдавила она, тяжело дыша. — Пожалуйста, извините.
Он медленно опустился перед ней на колени.
— Всё в порядке, юная Альда, — сказал он тихо и мягко. Его тёмные глаза ласково блестели, — я очень долго тебя искал.
Комментарий к 1.
… а потом Галидраан не случился, а потом, как говорится, суп с котом.
У меня раньше была привычка постоянно делать журавлики и оставлять их в местах, где ненадолго задерживалась. Они всегда кого-то находили, или их кто-то находил, причём довольно быстро. Обернёшься, а журавлика уже нет. Такие дела.
Это должен был быть мой первый фанфик по ЗВ, но мысли в нём оказались немного взрослее меня, так что до них пришлось дорасти.
Да, я знаю, что это, ну, странная работа в жанре попаданок. Но что есть, то есть.
========== 2. ==========
Он был где-то там, где нет места ни слезам, ни желчи, ни смеху; где в ушах не бьёт набатом колокол страстей, но стелется белый шум, заглушающий звуки жизни и смерти; где туман, густой и гиблый, укутывает сознание саваном, и нет ни холода, ни тепла; где зерцала души запотели, словно аквариум, и не видно ни зги ни извне, ни изнутри, лишь расплывчатые блики сквозь мутное стекло, то ли солнечный свет, то ли лунный, то ли блуждающие на могиле огни. Что ему было до дышащего мира, которому он привык служить — он был не здесь и не там, застрял на периферии, ровно посередине, потерялся, остановился перевести дух и увяз. Туман застал его врасплох с грацией ножа в спину, его подкрадывающийся холод легко спутать с погодой, голодом или смертью. Момент упущен — и бороться бесполезно; вот и шаг потяжелел, и звуки стали глуше, и краски побледнели, и любимый чай не задерживается на языке привычным вкусом, и лёгкие забывают дышать, и сердце бьёт уже не барабанную дробь, а ленивую капель пасмурного дня; и не песни в ушах, а сосны на ветру, их оглушительная тишина; и куда ни бредёшь, спотыкаясь, в надежде на запах одинокого костра и его тепла, вокруг одни осины, смотрят стволами, вытаращившись, не мигая. Поневоле задумаешься, вяло и слабо, «неужели некуда идти», но не помолишься, потому что так устал, так устал, а туман держит за горло и шепчет на ухо: «никто не услышит, даже не кричи».
Сквозь мучительный сон Квай-Гон почувствовал мягкую ладонь на своих волосах. Кто-то открыл форточку там, где его сейчас не было — сосны зашумели, противясь, но их спугнул звук колышущихся занавесок и запах свежести после корускантского дождя. И Квай-Гон восстал против тумана, силясь открыть глаза, силясь увидеть, кто, кто пришёл к нему — его увязшее тело противилось разуму, оно познало тепло под мертвенным снегом, но если Квай-Гона что-то и отличало от других, так это упрямство, желание стоять на своём, как старое дерево с глубокими корнями. Мягкая ладонь с незаслуженной нежной аккуратностью протёрла ему лицо влажным тёплым платком. Он пах розмарином и розами.
Квай-Гон насилу приоткрыл глаза. Привычная в последнее время темнота его апартаментов, голодная и злая, как хищник, как оскал желтоглазого Ксанатоса, гордого в своём Падении, отступила, потому что в гостиной, где, он помнил, сел, увяз и рухнул, где ни с чем не сравнимая боль осознания наконец догнала его, горела одинокая свеча в пространстве и Силе. Мягкие тёплые руки накрыли его пледом, запаха которого он не узнал.
— Спи спокойно, — очень тихо сказал кто-то. Не Мастер, не Раэль, не Тала, не друг и не враг. — Я посторожу твой сон.
Кто ты, зачем ты это делаешь, зачем тебе лишние хлопоты, разве ты не знаешь, ведь уже наверняка все, все знают — челюсти не разомкнулись, и вопросы не выпорхнули, остались мучить его бешеными птицами в качающейся клетке, многоголосой какофонией эха в глубокой пещере.
— Спи спокойно, — тихо повторил голос. Мягкая ладонь погладила его по волосам, как ребёнка.
— О… останься, — насилу прохрипел он. Квай-Гон не хотел говорить ни про туман, ни про тёмный лес, ни про Ксанатоса, который был ему как сын, который сиял так чисто и ярко, чьё падение яростным метеоритом морально уничтожило его каких-то несколько дней назад. Но он, обессилевший, и не смог бы ничего сказать.
— Я буду тебе петь, — тихо предложил голос. Молодой, женский, вдруг понял Квай-Гон. Но чей? Он старался вспомнить и не мог. — До рассвета у меня голоса хватит.
Не хватило сил, чтобы сказать простое «спасибо». Связь с Ксанатосом, когда-то лёгкая и крепкая нить, разорванной цепью тянула ко дну. «Спасение утопающих — дело самих утопающих» — сказал ему как-то падаван с высокомерной усмешкой незадолго до произошедшего. А ведь я пытался тебя спасти, подумал Квай-Гон, но ты решил утонуть.
— Я помню: оленье солнце… врастало рогами в сумрак, — тихо и медленно запел голос.
И в голове замолчали сосны.
(…)
«Он держится, как может, но я пока останусь с ним рядом» — отправила поутру Альда своему Мастеру.
Ответ прилетел сразу.
«Спасибо, держи меня в курсе. Я свяжусь с Раэлем, вряд ли до него уже донеслись слухи. Если будет совсем плохо, дай знать, вернусь».
Она со вздохом покачала головой на его сообщение, и всё же пообещала.
Воля Силы неисповедима; её пути как были сокрыты от живых глаз, так и остались тайной. Альда не знала или не помнила, утверждать было тяжело после стольких лет в новом мире, что было раньше: курица или яйцо, падение Ксанатоса или Галидраан. Подозревала только, что одно событие вырастает из другого, а на них накладывается и личный кризис Раэля. Так и вышло. Сначала магистр Аверросс потерял своего падавана при трагических обстоятельствах, и Совет отправил его на планету Пиджаль, на миссию, которая, впоследствии, затянулась на много лет; затем случился Галидраан, и почти сразу же после него Ксанатос поддался искушению Тёмной стороны на своей родной планете, Телос IV. Три события, которые должны были навсегда разлучить джедайский «род» Мастера, чтобы тот легче поддался в объятия тьмы — так, по крайней мере, считала Альда.
