Мне ведь тогда и правда обидно стало. Даже очень. Не могу объяснить причин. Взрослая, вроде, понимать все должна, а сердцу не докажешь. Оно ведь уже ожило и затрепетало, а по нему асфальтоукладчиком проехались.

Встряхиваю головой. Не сейчас об этом думать и обиды лелеять. У нас время поджимает. С минуты на минуту приедет Покровский. Мне нужно быть готовой и знать все подробности. Барабаню пальцами по ладони. Валя все еще мельтешит и не может найти, что мне нужно.

Ну сколько можно-то?

— Кто проводил анкетирование? — рявкаю, потому что терпеть уже нет ни сил, ни желания. Непонятно чем занимались, а мы на штраф рискуем влететь. И на новые проверки нарваться.

Валентина суетится, перекладывает бумаги с одного места на другое. Я же вздыхаю шумно и закатываю глаза. Операция была вчера, куда историю дели-то? Должна быть перед глазами.

— Простите, я сейчас, — голос у нее дрожит, руки тоже. Медсестра роняет стопку с историями, те рассыпаются, и приходится их собирать. Говорила же, что надо делать обычные карточки, а не современную ерунду на непонятный лад. Теперь полдня потратит на сортировку. Она подскакивает на ноги и возвращается к столу. Опять что-то перекладывает, излишне суетится и в конце концов находит то, что мне нужно. — Так, вот. Первое… Верховский Евгений Дмитриевич.

Ну конечно. Кто же еще.

И без того ужасное настроение резко скачет до мерзко-отвратительного. Этот Верховский мне жизни спокойной не дает: то на работе на глаза постоянно попадается, так что прятаться приходится, то в спортивном зале появляется, будто следит за мной, то вот теперь репутацию клиники портит.

Хотя…

Все не так уж и плохо. Особенно когда на горизонте маячит дисциплинарное взыскание для гениального анестезиолога Евгения Дмитриевича, который умудрился допустить ошибку.

— Звоните ему. Пусть немедленно приезжает. — А уж я найду, как поквитаться с Верховским и поставить его на место. Прямо туда, где находятся подчиненные, лебезящие перед начальством.

Мысль о дисциплинарном взыскании Верховскому греет. Я ведь и правда могу это сделать. Подпортить ему врачебную репутацию, лишить премии и доказать, что со мной лучше не связываться. Но я отчего-то думаю, как выгрести из всей этой ситуации.

Барабаню пальцами по столу, жду кофе, о котором все забыли, и думаю. Планирую, что делать дальше. Как вести разговор с Покровским, что делать с Евгением Дмитриевичем, когда тот явится.

Кто из них будет первым?

Врать Вите не хочется. Но придется, если Верховский не приедет в ближайшие десять минут. Поднимаюсь с места и наматываю круги по кабинету. Как себя с Женей вести? Мы, кажется, давно перескочили все формальности, но на уровень теплых взаимоотношений так и не поднялись. Дрейфуем от ненависти к попыткам нормально сосуществовать.

Недодружба — перененависть.

Ничем хорошим такие эмоции не заканчиваются.

Выхожу из кабинета, иду на ресепшн. План зреет сам собой. Покровского нужно усадить у меня и попросить дождаться во что бы то ни стало. А я тем временем выцеплю Евгения Дмитриевича и выясню, как проходил опрос пациентки.

Спешу и очень поздно застываю. Потому что Верховский вовсю флиртует с Олесей. Он что-то ей говорит, выглядит при этом серьезным, так что даже сразу не понять, что между ними что-то больше рабочего диалога. Но при этом Олеся млеет, цветет и строит глазки, как влюбленная девчонка. Или очень расчетливая девица, которая понимает, какие перспективы могут открыться, стань она любовницей лучшего анестезиолога в частной клинике.

Закатываю глаза и поджимаю губы. Неприятно видеть подобное. У нас тут имидж рушится, а они в любовь играют. Злость кипит в венах, я делаю пару глубоких вздохов и выхожу к ним.

— Добрый день, Евгений Дмитриевич, — хочется, правда, начать матом. Потому что именно из-за него я торчу на работе в свой выходной. Сам Верховский выглядит помятым, но расслабленным. Понятное дело, не ему лебезить перед клиентом.

— Категорически не согласен, Кристина Борисовна, — отвечает в привычно-идиотской манере. — Он совершенно точно недоброе, потому что по вашей милости я на работе.

— А я — по вашей, — прерываю резко. Бесит, как только рот открывает, потому что ничего, кроме гадостей, оттуда не вылетает. — Но давайте обсудим это в кабинете. Вы пока идите, я скоро буду. И Олеся, я же просила сделать кофе.

— Да, точно, Кристина Борисовна, простите. Сейчас все будет, — она вылетает из-за стойки, как пробка из шампанского, но даже в такой ситуации умудряется играть в гляделки с Верховским.

— Если приедет Покровский, проводите его ко мне, — надеюсь, администратор не проворонит важного клиента, флиртуя в СМС.

Снова захожу к отцу. Он уже собирается на другую операцию и, как всегда, всецело доверяет мне в решении проблемы. Правда, на стопроцентную скидку не соглашается. Максимум пятьдесят, иначе уйдем в минус, а такого допускать нельзя. У нас и без того проблем, о которых папа не знает, выше крыши. И все они сейчас дрыхнут в моей квартире. Нельзя мне было сегодня уезжать.

От обсуждений дымится голова. Я очень надеюсь на кофе, без него туго соображаю. Олеси на ресепшн нет, поэтому мне приходится действовать вслепую. Опасаясь встречи с Покровским, иду сразу в кабинет Жени. Надо прояснить ситуацию с ним, а потом уже думать, как отвечать Вите.

Стучу дважды, но меня игнорируют. Открываю дверь — в кабинете пустота. Верховский не отзывается, и я рычу от досады. Да какого вообще черта? Почему нельзя просто сесть и дождаться меня?

Уволиться бы и сбежать как можно дальше, что все Покровские и Верховские стороной меня обходили.

Ладно. По ходу разберемся. Может, Женя и не виноват. Буду отталкиваться от этого. Захожу к себе в кабинет и застываю, потому что они оба здесь, сидят и переговариваются, как старые приятели.

— Кристина, ты все хорошеешь, — улыбается Витя и встает, чтобы обнять меня и поцеловать в щеку.

А я не понимаю, что здесь происходит. Они что, знакомы? Потому что общаются очень… по-приятельски.

— Здравствуй, Вить, — давлю улыбку, но выходит слишком нервно, потому что Верховский меня испепелить готов. Не знай я о нашей взаимной ненависти, решила бы, что он ревнует. Но это же глупость. Хотя очень похоже, я почти верю. — Смотрю, вы уже успели познакомиться, — увожу разговор в нужное русло и, выбравшись из крепких объятий, сажусь на свое место. На столе красуется чашка кофе, но пить как-то невежливо, потому что моим посетителям даже воду не предложили. — Чай, кофе?

— Ничего не надо, я ненадолго сегодня, — отмахивается Покровский. — А ты пей, пей, пока совсем не остыл. Меня не смущает, — иногда мне кажется, что в нашем с Витей общении так и сквозит неловкостью за несостоявшиеся отношения. Слишком долгие взгляды он на меня бросает, слишком хорошо относится. Одним словом, перебор для тех, кто слишком редко встречается друг с другом. — С анестезиологом твоим познакомились, пока тебя ждали. Хорошего спеца Иваныч урвал.

Чего? Витя вообще в курсе, что этот хороший спец, возможно, его жене неправильную дозировку рассчитал?

— Ты правда так думаешь? — удивленно хлопаю ресницами, стекая вниз по креслу. Верховский усмехается.

— Да, мы тут пообщались немного, — Вита поправляет рукава костюма. — В общем-то разобрались в ситуации. Это Юлька моя вам крови попила, к вам претензий нет. Я потому и приехал, чтобы лично извинения принести. Ну и жену проведать, — Покровский виновато улыбается и пожимает плечами, мол, женщины, что с них взять. Перенервничали и устроили истерику, бывает же. А я опять не понимаю, что делать и как себя вести. Потому что новость одновременно радует и шокирует. — На нее наркоз действует плохо, она и с аппендицитом тогда в себя приходила, врачи потом объяснили, что подобное бывает, индивидуальные особенности организма. Вам, наверное, забыла сказать, а может, сознательно умолчала, черт ее разберет.

— То есть к нам претензий нет? — уточняю на всякий случай.