Когда судья приговор объявил, мне вдруг стало так легко и свободно, что хотелось петь. Я был рад, что закончились мои мучения, и мечтал только об одном – побыстрее добраться до нового местожительства. Я был уверен, что в лагере меня примут как родного, накормят, обогреют…

Судья же, будто мысли мои прочитал. Улыбнулся и так ехидно говорит: учитывая, что подсудимый болен, принято решение сначала отправить его на лечение…

Тут-то я и вспомнил обещания следователя и как представил, что мне предстоит пережить, так ноженьки мои тут же и отнялись. Дубаки волоком со скамьи вытаскивали, думали, что мой несчастный организм паралич разбил.

Веришь – нет, мне орать хочется, а я слова вымолвить не могу, будто внутри всё не мое.

В общем, как опять на шконке оказался, не помню. Братва в хате всю ночь чаем отпаивала, думали, сдохну. Обошлось. День-другой прошел, я начал потихоньку в себя приходить. Ну, думаю, что бы там ни было, а жить все равно надо.

Про лагерную больницу рассказывать не буду, сам, думаю, догадываешься, какие мне там процедуры прописали. Полгода изо дня в день всякой херней пичкали. То уколы, то таблетки. Хорошо, санитарка, баба Варя, рядом была, век буду помнить. Она мне эти таблетки принесет, а сама шепчет, чтобы я не вздумал глотать эту дрянь. Я ей обратно их в карман и складывал. В общем, как видишь, выжил. Вот только не знаю, надолго ли?

– Ну а сейчас-то в чём проблемы? – Матерый прервал рассказ Дохлого. – Если только в здоровье, то надо попытаться вылечиться и жить дальше. А что срок большой намотали, так тут почти все по второй, да по третьей ходке тянут. Годы пролетят, сам не заметишь как. Глядишь, и вот она, свобода.

– Есть проблемы, Матерый, есть, да еще какие. Я тоже так рассуждал, когда меня из больницы в лагерь переводили, но стоило переступить порог зоны, как тут же всё началось с начала.

На третий день меня смотрящий к себе вызвал. Добрый такой, вежливый. За стол усаживал, чифирнуть предлагал. Молодец, говорит, Дохлый, что зелень мусорам не отдал, своё дело ты проделал справно. Но сам знаешь, мимо братвы кусок с маслом не пронесешь. Братве тоже кушать хочется. Так что на общак твоя добыча уйти должна. К тому же, по нашим данным, не жилец ты. Случись что, пропадут деньги и что тогда? Ну, а если бабки добровольно отдашь, похороним со всеми почестями. О родных позаботимся. Сидит, паскуда, ухмыляется, в глаза смотрит и заживо хоронит.

Дохлый замолчал.

Читая мысли, Николай не посмел прерывать воспоминания Дохлого. Он чувствовал, что не стоит мучить вопросами. Давая передышку душе, он знал, тем самым поможет бедняге успокоиться, заодно собраться с мыслями.

Вновь достав из кармана пачку сигарет, закурил.

– Страшно мне, Матерый, ой как страшно, – выдавил из себя Дохлый. – Наверняка смотрящий маляву от воров получил, где ему прописали выпотрошить меня. А законные, сам знаешь, это не ментовка. С ними в дурака не сыграешь.

– Может, мне со смотрящим переговорить? Если денег нет, откуда взяться? И потом, сам подумай, если мусора не смогли раскрутить, откуда братве знать про то, что в сейфе было? Одним словом, блефуют они. Хотят тебя на испуг взять.

– Чувствуют и ждут. Ждут, суки…

– Что чувствуют? Чего ждут-то?

– Признания. – Дохлый вдруг заплакал навзрыд, и несколько минут тело его сотрясала мелкая дрожь.

Матерый подождал, когда тот успокоится, и затем тихо спросил:

– Чего ждать-то, если бабла нет?

– Есть! – Вдруг выпалил Дохлый. – Еще как есть! – Он прекратил плакать и, обхватив голову двумя руками, пригнулся.

Матерый опешил. Он вдруг почувствовал, что растерял все слова. Мысли путались в голове, а руки непроизвольно крутили сигаретную пачку.

– Что, не ожидал такое услышать? – улыбнулся Дохлый. – Я, конечно, понимаю, что у тебя сейчас в башке творится, но и ты меня то же пойми. Я ведь потому к тебе и обратился, что может получиться так, как смотрящий предсказал. Сдохну, и все деньги пропадут.

А они не должны пропасть. За ними должок числится, смерть троих моих подельников. Поэтому я и решил, после меня они должны в надежные руки попасть и распорядиться ими надо так, чтобы никому не смогли принести зла.

Николай смотрел на сидящего рядом человека и, не веря глазам своим, с неприкрытым удивлением наблюдал, как менялось лицо Дохлого.

Глаза вдруг засветились внутренним светом, легкий румянец заиграл на щеках, и игривая улыбка коснулась губ. По всему было видно, что, освободившись от непосильно мучающей его тайны, которую удалось пронести через все испытания и унижения, Дохлый сбросил со своих плеч непосильный груз.

– Ты, наверное, слышал, был такой зэк Валет? – продолжил свой рассказ Дохлый. – Кореш мой закадычный. У него еще на левой груди валет карточный был выколот, за что ему такую кликуху и прилепили.

Кто-то из будущих знаменитых художников, когда Валет свой первый срок тянул, этот портрет ему и сварганил. Веришь – нет, когда слух по зоне об этой наколочке прошёл, зэки со всех отрядов как в Эрмитаж ходили, на произведение искусства посмотреть.

Ты должен был слышать о нем. Слава о Валете до сих пор по зонам ходит.

Крутой был парень, на все руки мастер. В картах самым известным каталам не уступал, а уж в драках тем более. А какие дела за ним числились! Романтика, по-другому не назовешь. Пособие для воровского дела.

Судья однажды, когда Валета в очередной раз замели, так ему и сказал: я, говорит, ваше дело, товарищ Валет, как роман, на одном дыхании прочёл. Вы, говорит, свой талант по тюрьмам растрачиваете, в то время, когда тот должен людям пользу приносить, и тут же вкатил другану моему шестерик, так сказать, за все его произведения.

За мелочовку Валет не брался. Старался только крупные дела в работу принимать. Здесь, надо прямо сказать, были моменты, когда ему просто не везло. Или подельники плохо сработают, или неожиданно откроются дополнительные обстоятельства, которые потом и подводили всю компанию под монастырь. Поэтому он три срока и отдубасил. Все три от звонка до звонка.

С первого дня, когда Валет впервые появился на зоне, он сделал выбор. Объявил, что жить теперь будет только по воровским законам, за что братва его всегда уважала, а молодняк и вовсе в рот заглядывал.

В своё время его даже в законные хотели произвести, но он отказался. Это, говорит, ответственность перед всей братвой, а я не готов такую ношу тащить. Вдруг подведу. Потом простить не смогу. Короче, так всё, стервец, разрулил, что и воры не в обиде остались, и его авторитет еще больше в их глазах вырос.

В одно время мы с ним были близки, не одно дело вместе обстряпали. Каждый раз, когда Валет что-то новое задумывал, всегда было интересно и необычно.

К каждому делу готовился серьезно и основательно. Нужных людей подкупал, денег на это не жалел. Часто под крутого коммерсанта косил. Иногда так в роль входил, что даже я начинал верить, что Валет в бизнесмены подался.

Образование-то у него было почти верхнее, год ему оставался, когда Валета из института финансов турнули. Он тогда крупно влетел в одном деле, за что первый срок и схлопотал. И что, самое интересное, Валет никогда об этом не жалел.

– Воровская жизнь, – любил говорить он, – это то, что мне надо.

Дохлый замолчал, будто вспомнил что-то такое, что вдруг ярким светом вспыхнуло в его памяти.

Осторожно переведя дыхание, он бросил мимолетный взгляд на Матерого.

– В общем, что тут говорить, Валет был мужик толковый. Дело своё знал твердо. В работе тоже никому поблажки не давал, ни себе, ни подельникам.

Правда, была у него одна слабость. Баб уж очень любил и ничего с этим поделать не мог. Сам-то Валет был мужик видный, можно даже сказать красивый. Ростом высокий, волосы черные, глаза зеленые. Поэтому и с бабами ему было проще. Не одну из них с ума свел.

Особенно нравилось ему дорогие подарки возлюбленным дарить. Я, говорит, их всех люблю, и ничего мне для них не жалко, а то, что я на женщин все свои бабки трачу, так того душа моя требует. К тому же после всего, что было, я точно знаю, что память обо мне всегда с ними жить будет. А это для меня самое главное.