Кого я любила –

С тем я расстаюся…

Постников прошел еще немного и обнаружил старый бревенчатый дом. Вид этот дом имел неброский, но вполне аккуратный. Кружевные занавески на окнах, а за приземистой оградой из зеленого штакетника росли какие-то цветы (Постников не особо разбирался в цветах, мог угадать в лучшем случае шиповник, но тут были другие) в фигурных клумбах из красиво нарезанных автомобильных покрышек. Площадка перед воротами, ведущими во двор, была не слишком ровно заасфальтирована, а сбоку нее пролегал небольшой желоб для отвода сточных осадков в уличную канаву.

В березовой кроне панически вскрикивали воробьи. Постников подошел к воротам и надавил на круглую кнопку звонка, спрятанную под ржавым жестяным козырьком. Это действие не дало никакого видимого эффекта – разве что где-то на противоположной стороне улицы истерично взлаяла собака. Подождав немного, Постников отступил на шаг, потоптался и посмотрел на окно, обрамленное крашеным резным наличником. Минуты через три позвонил снова и повторил несколько раз. Не получив ответа, перескочил через низкий забор палисадника, и приподнявшись на цыпочках, приник к самому оконному стеклу. Сквозь тюлевые занавески, поверх которых отражалась его собственная темная физиономия, ничего разобрать было нельзя. Но тут внезапно занавеска перед самым его лицом шевельнулась и наверху стукнула створка.

– Ты чего это, а? – рявкнул мужской голос. – А вот я собаку спущу!

– Здесь живет Горемыкин? – отозвался Постников.

– Журналист? Я не говорю журналистам ничего!

– Никакой я не журналист. Я по личному делу, Лазарь Георгиевич!

– Чего?!.. Какое еще, к черту, личное? – презрительно отреагировало окно, створка захлопнулась достаточно громко и только занавесь оледенела в раме.

Постников помыкался в палисаднике и снова полез к воротам. Он уже протянул было руку к звонку, но вдруг звякнул рычаг, калитка бесшумно отворилась. Из проема на него смотрела женщина лет пятидесяти в синем рабочем халате и ярко-желтых резиновых перчатках. Из-под ее белого платка, завязанного на затылке, на висок выбился клок волос, рыжеватых с проседью. Женщина посторонилась, давая Постникову дорогу. Тот сказал «здрасьте» и двинул в дом.

За темными сенями его встретила очень чисто прибранная и светлая комната с диваном, устеленным узорчатым покрывало в крупную ковбойскую клетку. Телевизор старый, плазменный прилип к стене. Внушительный древних годов шкаф с рябоватым зеркалом, сверху на шкафу – чучело рыжей лисы, которая презрительно отвернулась к стене.

– Не Георгиевич, а Гордеевич! Лазарь Гордеевич мое имя и отчество! – закричал на вошедшего хозяин. – И где вас только откапывают? Эта Википедия ваша – дерьмо. И вся пресса ваша, между прочим, – тоже дерьмо!

Старик нелюбезно посмотрел и сокрушенно добавил:

– Ну… заходите, что ли… Все лезете и лезете, терзаете понапрасну…

Перед Постниковым сидел боком за широченным письменным столом очень пожилой человек в хорошо отутюженной белой летней рубашке с короткими рукавами. Лазарь Горемыкин оказался несколько напоминал обликом покойного генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева. Обращали на себя внимание густые и косматые брови, под которыми прятались старческие красноватые глаза. Взгляд их посверкивал остро и пытливо. И вообще, старик говорит отчетливо, хорошо и с умом

Пробурчав невнятно себе под нос, хозяин заявил:

– Чаю, а может, сто грамм – с дороги, для бодрости?

– Стакан воды, если можно, – попросил Постников. – День, знаете ли, теплый.

– А зря от водки отказываетесь. В вашем возрасте сто грамм в день – только на пользу. Я-то давно вдовец и свое отпил. Дарья Владимировна, – снова заорал старик, – подайте портрет моей жены! И воды холодной этому!

Неслышно вошла домработница и подала Горемыкину черно-белый портрет. С картины встревоженно улыбалась молодая женщина с прической, как у Мирей Матье.

– Это моя Алевтина Викторовна образца восьмидесятого года, – пояснил Горемыкин. – Повесьте на место, Даша.

Женщина поставила на письменный стол кувшин и чашку, забрала портрет и неслышно исчезла.

– По дороге сюда я видел коровники, – начал Постников. – Что там внутри?

– Коровники? Да какие там коровники… Лет уже сорок никакой живности не держат. Вообще ни коров, ни даже коз никто здесь теперь не имеет. Поселок стихийно перепрофилировался под дачников. Совхоз сперва использовал пустые корпуса как склады для зерна и картошки, а теперь, уже лет тридцать, территория и недвижимость арендованы китайцами. Они произвели полный капремонт и даже поставили вышку – и теперь во всем бывшем совхозе и в районе прекрасный и быстрый интернет за гроши.

– Да уж, – рассеянно отозвался гость. – Но позвольте к сути. Мой вопрос насчет программы, которую вы…

Но тут ему пришлось прерваться, потому что Горемыкин внезапно и достаточно громко врезал кулачищем по столу.

– Видали, а? Желтая пресса!

Постников дождался, когда старик перейдет от слов к бормочущему рычанию, и продолжал:

– Не злитесь. Я не желтая пресса. Вообще никакая не пресса – я сам по себе. Мне нужно попасть в закрытое пространство серверного мира.

Его слова вызвали удивление. Тишина висела дольше трех секунд подряд.

– Нет – ну каков гусь! –нарушил, наконец, молчание Горемыкин. – Дорогой вы мой: вас обманули, вы ошиблись адресом. И вообще: водички попили? Вот и ступайте себе своей дорогой, наше вам с кисточкой!

– Да постойте вы! – не унимался Постников. – У меня нешуточное. Я потерял жену и дочь, а недавно получил одно письмо. В нем дочь пишет, что жива и находится в закрытом пространстве в городе Финистер Пойнт!

Но старик был неумолим и так и сыпал громами:

– Жулик! Аферист! А письмо твое – фальшивка! Или самих вас водят за нос – а вы и рады стараться! И вообще – утопия эта ваша ефремовщина! Коммунист, мессия хренов!.. Недоучка!

Профессор не на шутку распалился. Его красноватые веки слезились, а руки не находили покоя, подрагивая на благородном зеленом сукне.

Постников вынул флешку из нагрудного кармана:

– Если вы не хотите помочь – то хотя бы взгляните на письмо, упрямый вы человек!

– А ну давай! – запальчиво крикнул Горемыкин, и его узловатая рука неуклюже сгребла флешку.

Профессор включил старый нетбук, надел толстые очки в барской темно-красной оправе, открыл скан письма и внимательнейшим образом изучил все знаки на странице вплоть до последней точки. Снял очки, надел наушники и раза три-четыре прокрутил прикрепленный аудиофайл. Вынув из морщинистых ушей наушники, погрузился в тягостное размышление, спрятав глаза под седыми копнами бровей. Слышалось лишь, как негромко сопел его массивный пористый нос.

Часы успели отмерить порядочный кусок времени, прежде чем снова послышался профессорский голос. И сказано было уже иным тоном:

– А давайте-ка выпьем хорошего чаю… Даша! Чайку нам, живее!

Даша вообще оказалась мастерица на все руки. В считанные минуты образовалась на письменном столе маленькая белоснежная скатерть с заутюженными до бритвенной остроты складками, на нее были помещены овальный поднос и блестящий самовар из нержавейки, который дышал заманчивым дачным паром. Самовар царствовал посреди стола, туда же рядом поместили сливочник, сахарницу, блюдо с пирогами и баранками, а также две широкие чашки бледно-голубого фарфора очень хорошей, уютной формы. Едва глянув на них, Постников сразу понял, что выпить чаю – и в самом деле мудрая, правильная идея.

Они стали пить чай – и самом деле отменного вкуса чай!

– Вам-то чего ради сдалось все это? – гудел в чашку Горемыкин. – Поверьте: на свете хватит вещей, которыми стоит забивать голову. И вообще, надо уметь отпускать то, что вернуть невозможно. Вы еще молоды, не нужно себе жизнь ломать.

Загадочная перемена преобразила его. Гость, похоже, натолкнул хозяина на некую важную мысль, и ее отблески так и скакали бликами в острых профессорских глазах.