Погода — дама капризная, талант к истерикам был у неё в крови. А сегодня она разыгралась ни на шутку, показывая весь свой характер. И поддавшись на её провокации, небо тоже решило повредничать и, спрятав солнце, наслало на столицу Бельгии и близлежащие города настоящий снегопад. Поэтому в брюссельском аэропорту, располагавшемся в городе Завентеме, были отменены все внутренние и международные рейсы.

Сидевшая в VIP-зале Марин Ле Пен взглянула на информационное табло, на котором напротив рейса “Брюссель — Париж” продолжала красоваться надпись о том, что вылет задерживается на неопределённое время, и тяжело вздохнула. В Брюссель она прилетела несколько дней назад для закулисной встречи с несколькими лидерами других государств, а также, чтобы принять участие в саммите. Там её выступление произвело настоящий фурор. Она всегда использовала в речи короткие, ёмкие фразы, в которых смысла было гораздо больше, чем в длинных речах других политиков. Их выступления состояли из красивых слов, громоздких предложений и витиеватых оборотов, но были абсолютно лишены смысла. А главное — души. Словно они соревновались друг с другом в конкурсе красноречия, а не боролись за голоса избирателей. Марин же придерживалась мнения, что хороший политик должен отличаться делами, а не словами. Но и словесное отстаивание своей позиции являлось немаловажным аспектом политической деятельности, и Марин превратила это в искусство. Она самоуверенно говорила о будущем Франции и своей роли в нём, словно бросая вызов всему миру и судьбе — мол, попробуйте, остановите меня!

Сегодняшнее успешное выступление пьянило и кружило голову, но осознание, что это всего лишь небольшая победа в затяжной войне, отрезвляло. А в большей степени раззадоривало и подстёгивало двигаться вперёд. Вот только отмена рейса и невозможность вовремя улететь домой омрачили её приподнятое настроение. Опустив глаза, Марин увидела своё отражение в тёмном экране телефона: утомлённый взгляд, плотно сжатые губы. Она провела ладонью по лицу, словно пытаясь снять намертво въевшуюся в кожу грустную маску, и вместо неё надела медицинскую.

Она уже не знала, чем себя занять: и читала Бодлера{?}[Шарль Бодлер – известный французский поэт. Один из любимых поэтов Марин.], “Цветы зла” которого всегда носила с собой в сумке, и слушала Равеля{?}[Морис Равель – французский композитор и дирижёр. Один из любимых композиторов Марин.], чья музыка придавала ей бодрости, и просматривала свои социальные сети. Но время тянулось предательски медленно.

Достав из сумки пачку сигарет, Марин сняла с неё целлофановую плёнку. Женщина залюбовалась ровным рядом стройных сигарет и, поразмыслив, выбрала одну. Вдохнула манящий аромат табака, но заметив висевшую на стене табличку “Курение запрещено”, спрятала сигарету обратно.

Марин оглядела пустой зал, в котором помимо неё, сопровождающих её охранников и обслуживающего персонала аэропорта, не было ни одной живой души, и скучающе взглянула в панорамное окно. Облака самых причудливых форм лениво передвигались по бескрайним небесным просторам. И шёл снег… Его было так много, словно кто-то, не переставая, вытряхивал его из огромного мешка, и он превращался в пушистые белоснежные сугробы. Наверное, и Марин у многих ассоциировалась с подобной непогодой. Такая же холодная, опасная, неприступная. Все считали, что в её взгляде лишь колкость и лёд, от которых бежали мурашки, что в лица своим оппонентам она швыряет ледяное крошево в виде слов, и что метель бушует в её душе снежными вихрями. А Марин не собиралась никого переубеждать.

— Здравствуйте, мадам Ле Пен! — Мужской голос с безупречным французским{?}[Андрей в совершенстве говорит на нескольких языках, в том числе и на французском.] раздался совсем рядом, и Марин словно очнулась после зыбкого полусна, в который была ввергнута монотонной картиной за окном. — Могу ли я к вам присоединиться?

Марин бросила беглый взгляд на свободные столики и озадаченно посмотрела на источник столь нежелательного шума.

— Мой рейс тоже отменили. А в компании ждать посадки будет не так утомительно. — Мужчина пожал плечами, предугадав её вопрос. — Я…

— Я знаю, кто вы, месье премьер-министр. — Даже несмотря на то, что на нём была медицинская маска, Марин была уверена, что перед ней стоял премьер-министр Хорватии Андрей Пленкович. — Присаживайтесь.

Андрей сел в кресло напротив, а его охранники расположились на диване, неподалёку от охранников Марин. Сама Марин уткнулась в книгу, всем видом показывая, что на задушевную беседу она не настроена. Она всегда крайне неохотно шла на контакт с незнакомыми людьми. Ведь новое знакомство могло перерасти в более тесное общение, а Марин считала, что сближение с кем-то обязательно закончится для неё болезненным расставанием и очередным рубцом на сердце.

— Хотите печенье? — участливо поинтересовался Андрей, игнорируя её недоброжелательность и нежелание разговаривать.

— Пахнет цианидом. — Она покосилась на коробку с затаённым подозрением.

— Вообще-то миндалём, — усмехнулся он, уловив в её взгляде оттенок недоверия.

— Воздержусь, — скупо обронила она и вновь вернулась к своему занятию.

Андрей устремил всё своё внимание на телефон, но всё же периодически бросал в сторону Марин прицельные взгляды. А она старалась сосредоточиться на чтении, но к каждой строчке приходилось возвращаться по несколько раз.

— Я могу узнать причину столь пристального внимания к своей персоне? — Она говорила прямо, как и всегда, но подчёркнуто-вежливо.

— Хотел поздравить вас с успешной речью, которая очень отличалась от речей остальных политиков, — искренне ответил Андрей. — Возможно, потому что вы женщина.

— Я никогда не делала на этом акцент. Меня всегда называли дочерью дьявола, если не самим дьяволом. А дьявол не мужчина и не женщина. Никому не было дела до того, что я женщина, даже феминисткам{?}[Цитата Марин со слов “Меня всегда считали…”]. — Это должно было звучать, как претензия или обвинение. Но вышел лишь обречённый вздох. — Да и я сама считаю, что нужно судить о человеке по его способностям, а не по половому признаку. Роль мужчин в политике очень преувеличена. При том ими же самими. Для большинства мужчин политика — это просто возможность перестать играть солдатиками и начать играть людьми. — Неприкрытое раздражение сочилось из каждого её слова, уже готовое вылиться во что-то большее.

— А что значит политика для вас? — полюбопытствовал Андрей.

— Политика — это моя жизнь. Она течёт по моим венам{?}[Цитата Марин.]. — Её голос звенел сталью.

— Ваша речь была неординарной и фееричной… — Во время её выступления Андрей, затаив дыхание и внимая каждому слову, был не в силах отвести взгляд от лихорадочного блеска её глаз. — И я от личной встречи ожидал чего-то подобного. Но за непробиваемой бронёй жёсткости и сарказма опытного политика, способного довести своих соперников до дрожи и нервного тика, скрывается обычная женщина.

— Не верьте сплетням и навешанным ярлыкам. Принимайте людей такими, какие они есть, — сухо ответила Марин.

Тугая струна витавшего вокруг напряжения натянулась до абсолютного предела.

— Как говорит один наш общий знакомый{?}[Имеется в виду президент Франции Эммануэль Макрон.]… — Он сглотнул вертевшееся на языке имя. — Принимать вас такой, какая вы есть, можно только вместе с успокоительным. И что любой, общающийся с вами, обязательно обзаведётся благородной сединой и парой-тройкой микроинфарктов.

— Как говорится, скажи мне, кто твой друг… — Она поджала губы, проглотив окончание фразы. — Ведь Макрон — это не фамилия. Это диагноз.

— Да, вы тоже занимаете особое место в его сердце, — невозмутимо продолжил Андрей. — Вы словно вставшая поперёк его горла кость. Вы — его личный ад. Все девять его кругов.

— Как он ещё ведьмой меня не назвал… — без особого интереса ответила она.

— Я бы всё равно в это не поверил. — Андрей покачал головой. — Будь вы ведьмой, уже давно бы улетели во Францию на метле.