– Я вот тоже думаю…

– Да, я заметил, знания и хватка у вас есть (иными словами: достал меня вопросами и качал до тех пор, пока сам чуть не помер). Вам, коллега, поступать надо обязательно!

Потом я напросился к нему в операционную. Виктор Ильич, не моргнув правым глазом (потому что левый отсутствовал), дал добро. И, читая в электричке «Руководство по анестезиологии» Бунатяна и «Руководство по реаниматологии» Дарбиняна, я стал один-два раза в неделю приезжать в госпиталь на операции. Помню, что работал В. И. незаметно для хирургов: солдат заснул – проснулся – экстубировался – поехал в палату. Ничего особенного, несмотря на четырёх-пятичасовую резекцию желудка по Бильрот-2. После операции в ординаторской мой первый учитель по анестезиологии закидывал на стол ногу на ногу – прямо на стопку историй болезни и закуривал беломорину. Чёрт одноглазый!

Я тоже хотел таким быть. Сейчас, имея 20 лет стажа в анестезиологии и реанимации и «синдром выгорания», мысленно задаю ему вопросы: «Что ж в госпиталь хирургов-то не вызвал? Надо было больного с ранением воротной вены, истекающего кровью, 40 минут трясти в скорой?! Чего не заинтубировал, центральную вену не поставил, а, дядя? Приехал спокойно доработать и умереть на родине, а тут вдруг “война в Крыму, всё в дыму” и фельдшер в теме! Просто исполнил ритуальный танец: сопроводил больного в последний путь – и всё?»

И благодарю – тоже мысленно: «Пока мой коллега уверен, что у больного, несмотря на всё, есть шанс на выживание, – надо продолжать реанимацию!» Иногда работает. А уж «Спасибо, коллега!» помогает всегда – независимо от возраста и статуса. А как профессиональную ответственность повышает…

Известно, что от сессии до сессии живут студенты весело. Если, конечно, они настоящие студенты (например – как мы с братом): науку схватывают на лету, живут в общаге, на занятия ходят нерегулярно, прогуливают или просыпают лекции, потому что где-то крутятся (подрабатывают по ночам или торгуют) – и в результате имеют неотработанные «нб» («не был») и, как следствие, недопуск к сессии.

За разрешением отработать всем разгильдяям надо было идти в деканат, объяснять причину пропусков, или предъявлять справки о болезни с синими печатями либо о донорстве (в пределах одного объёма циркулирующей крови, разумеется), или так расстараться, чтобы о тебе позвонили на кафедру и при пересдаче ты мог сказать преподу, от кого ты… И твои проблемы решены!

По мере возможности каждый студент, если, конечно, он настоящий студент, выбирал свой вариант. Не в обиду коллегам замечу, что хорошие мальчики и девочки, живущие в нынешнем Днепре дома, с родителями, без вечной проблемы, где взять бабло, нами, оторвами, студентами не считались. Ну да ладно: короче, слушайте.

Невероятное события произошли в то время, когда уже были сданы два главных предмета первого курса: анатомия и «гиста» (гистология), я перешёл на второй курс, т. е. задержался в мединституте, хотя его почему-то переименовали в ДГМА. Как известно, со второго курса студенчество только начинается: уже необязательно зубрить, можно и погулять, и подработать. И начались мои дежурства в реанимации хирургического профиля, но с элементами психиатрии. Помню, как после замеров АД[15] аппаратом Рива-Роччи и ЦВД[16] аппаратом Вальдмана, выполнения инъекций и подключения капельниц, я не мог найти одного больного, прооперированного по поводу прободной язвы желудка, у которого на третий день после операции развился синдром отмены с делирием, и он всё ждал, что вместо ватки, смоченной спиртом для укола, ему наконец принесут хоть немного выпить – только лишь для того, чтобы поправить здоровье. Потеряв надежду на добрых докторов, он спрятался за дверью с металлическим судном, решив, наверное, подкараулить старшую медсестру со склянками заветного лекарства, но дождался профессора Е. И. Калигуненко с врачебным обходом! Елена Ивановна получила легкий сотряс, больного седатировали и мягко зафиксировали в койке, а вечером мы уже принимали пострадавших в ДТП.

В другой раз на дежурстве перепуганный медбрат, вдруг потеряв субординацию, начал громко звать врача-реаниматолога, но почему-то по фамилии: «Рыбалкин!». Охреневший Андрей Александрович выбежал из ординаторской и увидел, как подоспевший раньше него хирург обнял матрасом и зажал в углу здоровенного голого мужика после панкреонекроза[17], с дренажами в животе и с разбитыми бутылками-звёздочками от капельниц в руках.

Матрас был толстый, и разбитое стекло оставалось в поролоне, пока в шприц набиралась спасительная «галка» (галоперидол[18]).

После таких дежурств в серое время года, следуя на учёбу под моросящим дождиком, я держался до последнего, но ноги сами поворачивали налево, в общагу, – и я отрубался на две пропущенные лекции, именуемые студентами всех днепровских вузов «лентами». «Нб» – допуски – отработки, потом снова «нб», а по мере их накопления – ненавязчивые просьбы нормальных преподов немного помочь с ремонтом или переездом в другую квартиру, как правило – заканчивающиеся застольем и заверением, что с «патанатомией, если вы, к примеру, знаете, что такое “литопедион”[19], у вас проблем не будет, а биохимические формулы цикла Кребса[20] просто понять нужно – и они сами запомнятся».

Да, на других кафедрах проблемы были, но они как-то решались. Замдекана, добрый микробиолог Владимир Николаевич, спрашивал меня уже как своего, немного шепелявя:

– Тебе кто «нб» поставил? Д`цент Мякушкин? (Нормальная физиология.) Катя, выпиши Леушину допуск, ему (плохой) Мякушкин опять «нб» влепил!

А ведь я опоздал всего-то на пять минут и просто попытался открыть дверь: я ж не знал, что он уже запер её на ключ… После нескольких энергичных попыток проникнуть в аудиторию я чуть было не выломал эту преграду между собой и знаниями, и Мякушкин выгнал меня с практических занятий до конца семестра, а увидев на лекции, начал задавать вопросы на засыпку. Я, как мог, выкручивался, но на его последний вопрос: «Леушин, что это вы там шепчете? Я ведь по губам хорошо читаю!» – так и не ответил.

И биохимия мне никак не давалась. После ночных дежурств в реанимации цепочки цикла Кребса никак между собой не соединялись и мой аэробный гликолиз[21] всё сбивался на анаэробный[22] путь с двумя АТФ вместо ожидаемых 36, что, как известно, приводит к недостатку кислорода, вызывающему учащенное дыхание…

Преподаватель по биохимии – ничего так себе женщина – похоже, уже готова была сама отдаться, так я её достал своим быстрым циклом превращения холестерина в тестостерон!

Итак, второй семестр второго курса. Началась общая хирургия с базой в ЖД больнице и кафедрой на 2-й Рабочей: добираться из центра – не ближний свет.

Я как-то не сразу понял, что препод по общей хирургии не такой «академичный», как другие кафедралы: худой уставший старик с обвислыми седыми усами, страдающий язвой желудка, закончив 3–4-часовую операцию, занимался с нами на 4-й, последней ленте. Фамилия его была хорошо знакома нашему старшему поколению – Хрущёв. Сначала он выпивал но-шпу от желудка и, тут же закуривая, спрашивал про дезинфекцию рук хирурга по Спасокукоцкому[23] – Кочергину[24] (наверное, памятуя своих однокашников). Под действием анальгетиков и спазмолитиков он терял нить разговора, и дальше шли размышления на вольные темы с уклоном в абдоминальную[25] хирургию. Меня спасало то, что некурящие мальчики и девочки, невольно вдыхая табачный дым и постигая хирургию в теории, задавали деду вопросы и – главное – заслоняли кресло, на котором спал я, уставший от ночной практики в реанимации-анестезиологии Больницы скорой помощи.