С тех пор прошло уже 30 лет. Каждый раз, приезжая домой в отпуск, я хочу узнать, как сложилась судьба этой девочки: всё ли у неё в порядке, здорова ли, счастлива? Наверное, уже у самой есть дети. Но, честное слово, боюсь: вдруг что-то у неё не так? Ведь мы живы надеждой, и я очень хочу верить, что помог родиться счастливому человеку.

В жизни каждого из нас, независимо от его статуса и социальной ответственности, несомненно, встречались яркие личности, которые появлялись неожиданно и были буквально глотком свежего воздуха. Так же неожиданно и по разным причинам они исчезали, успев нас мотивировать и предопределить наши дальнейшие поступки.

О чём может мечтать на дежурстве вечером поздней осени 19-летний фельдшер скорой – прошлым летом неудачливый абитуриент донецкого меда? Все друзья которого сразу после медучилища уже поступили: кто в питерскую военмедакадемию, кто в харьковский фармацевтический, да в тот же ДонМИ на педфак… Он пока только фельдшер и не может себе позволить отвлекаться на мечтания, потому что в ожидании вызова решает задачи по физике из учебника Гольдфарба, которые задала ему репетитор Галина Трофимовна Забрудская. 100-процентное поступление в вуз было гарантировано всем её абитуриентам. Она была талантливым учителем! К тому же в Советском Союзе педагоги, как правило, были достаточно строги и требовательны – и, надо сказать, это чаще всего приводило к хорошему результату. Два поколения учеников Галины Трофимовны могут это подтвердить!

Мой батя и два дядьки рассказывали, что не боялся Касторку (так её звали школьники первого поколения) только дворовый лохматый пёс Джек, которого они запускали в подъезд, когда Галина Трофимовна, не дожидаясь, пока жизнь строго накажет братьев Леушиных и моего деда вызовут к директору, сама приходила посмотреть, чему учат в семье этих «трёх танкистов».

Так что хотя мелкий осенний дождик и навевал, как ему и положено, тоску, цель будущего эскулапа, то есть меня, была ясна и определённа: чтобы вырваться из этого скучного городишки, на следующий год надо обязательно поступить! Иными словами: «Товарищи учёные! Вольт – Ампер – Ом! Паскаль, Ньютон с биномами… Главный академик Иоффе! Я не пью коньяк и даже кофе. Ну, помогите же стать студентом меда!».

В это время врач-терапевт нашей смены Майя Ивановна, коротая время дежурства в горизонтальном положении на кушетке, во сне, наверное, услышала мою мольбу и проснулась одновременно с телефонным звонком.

– Константин Юрович! Вызов в госпиталь! Ножевое!

Поясню молодым коллегам, что в 1990-е годы в медицине происходило то же, что и в стране под названием СССР в эпоху её распада. То есть для того чтобы прооперировать проникающее ножевое ранение брюшной полости с пересечением ворот печени, сопровождающееся острым массивным кровотечением, пострадавшего надо было из военного госпиталя Славяногорска отправлять на операцию в Славянскую горбольницу, потому что военврачи по ночам не дежурили, а вместо этого подрабатывали в том же Славянске.

Итак, ногу в стремя, Май Ванну – в дальний угол салона, и вот уже наш уазик через КПП въезжает на территорию воинской части и по кровавым следам с сумкой «неотложки» в руках я врываюсь в нестерильную операционную.

На полу на носилках лежит в луже крови мужичонка: бледный, что больничная простыня, со слабым пульсом на сонной артерии и почти уже не дышащий. Рядом с пострадавшим вижу незнакомого доктора, который особо не суетится «под клиентом», но толково руководит всем процессом, – похоже, это анестезиолог. И очень хорошо, что я уже не один, и терапевт Май Ванна здесь совсем не нужна – ехала бы домой к внукам…

Открываю сумку «неотложки».

– Обезболивать будем? У меня есть промедол!

– Давайте, коллега, пока ещё не поздно! Скажите, пожалуйста, в скорой есть инфузионные растворы и вазопрессоры[12]?

– Да, конечно!

– Очень хорошо! Вену поставили? Пульс на сонной есть? АД не определяется? Так его и нет… Девочки, всем спасибо! Поехали, коллега! Я подышу… (ручным мехом Николая Ивановича Пирогова – ИВЛ времён Крымской войны).

И так всю дорогу этот высокий и худой как жердь неопределённого возраста чел в колпачке имел вид спокойный и невозмутимый. Правой рукой методично дышал, пальцами левой контролировал пульс на сонной артерии, а в процессе ресусцитации[13] поинтересовался:

– Какая клиника сегодня принимает ножевую травму?

«Склифософского или Джанелидзе? Ты чё, в Питере, дядя?!..»

Я вошёл в раж и, измазавшись в крови, с помощью салфеток и бинтов зажимал раненому фонтанирующую кровью пробоину в области правого подреберья, переставлял капельницы (вернее – струйницы) с физраствором и полиглюкином[14] (не взыщите: 90-е!), после одобрения: «Да, коллега, вводите!» – через венозный катетер вводил что-то ещё и ёще, но больному, как тому лосю, было всё х***вей и х***вей…

Май Ванна, сжавшись в углу, тоже участвовала в процессе:

– Дывысь, шоб чемодан не впав! (Смотри, чтобы не опрокинулся чемодан и не разбились ампулы! Как потом списывать будем?)

Вспомнив бабушку Майю Ивановну, которой впору было бы внукам сказки на ночь рассказывать, а не рассекать с командой ночного дозора по донецкой степи, хочу поблагодарить своих коллег, которые в процессе реанимации садятся за компьютер описывать тяжесть состояния больного, фиксируют на диктофон мат-перемат Леушина со товарищи, по минутам списывают наркотики и псхихотропы и впоследствии не имеют вопросов со стороны администрации лечебного учреждения. Наверное, доживи Майя Ивановна до сегодняшних дней, она вполне комфортно чувствовала бы себя в нашей оптимизированной медицине.

В приёмном отделении Славянской ЦРБ нас встретил хирург, сразу понявший, что прогноз – неблагоприятный.

– ЧТО вы мне привезли?! – И тут же закурил.

Но ночной дозор продолжал сердечно-лёгочную реанимацию в приёмном отделении: анестезиолог правой рукой дышал мехом, а левой пытался выбить сигарету из пачки, фельдшер не унимался и, стоя на коленях, качал больного, Майя Ивановна писала сопроводок.

Наконец – фельдшер: «Куб адреналина – и всё!» Анестезиолог: «Вы уверены, коллега?» Хирург: «Ребят, да тут давно уже всё!» Анестезиолог: «Мой коллега пока так не считает!»

Хирург чиркнул зажигалкой. Анестезиолог помотал головой.

– Сейчас перекурим, подожди немного…

Фельдшер: «Пульса на сонной нет, зрачки широкие без фотореакции. Всё, прекращаем реанимацию!» Анестезиолог: «Вы уверены, коллега?» Фельдшер: «Да».

Анестезиолог – хирургу: «Вопросы есть?» – «Вопросов нет!». Фельдшер: «Тело оставляем, сами возвращаемся! Майя Ивановна, вы всё списали?»

По дороге домой Майя Ивановна ехала в кабине с водителем: там было «тэпло» и «не палыли» (не курили). Мы с новым коллегой наконец познакомились – в том же салоне со ставшим скользким полом.

Виктор Ильич (так звали анестезиолога) первым пошёл на контакт и рассказал, что приехал работать в Славяногорский госпиталь из ленинградской Военно-медицинской академии, потому что устал от большого города и хотел бы спокойно доработать до пенсии и умереть на родине.

Вид у него в 47 лет и впрямь был несвежий.

– Родом я из здешних мест. Подростком получил травму и ослеп на один глаз, от чего сильно комплексовал. Тоже, как и ты, окончил Артемовское медучилище. Когда узнал, что в Ленинграде делают операции по восстановлению зрения, оставил записку сел на поезд и уехал в Питер, просто сбежал из дому. Полгода проработал фельдшером, потом поступил в мединститут. По окончании не знал, по какой специальности идти в интернатуру. Но повезло, получил распределение в Военно-медицинскую академию на кафедру анестезиологии-реаниматологии. И там уж отвёл душу: работал под руководством (он стал перечислять корифеев, кого – уже не помню), написал несколько статей. Оперировать глаз времени всё не было, так на всю жизнь и остался одноглазым (про себя я потом так его и называл). А сейчас – устал, хочу спокойно пожить на родине. Правда, мои (жена и дочки) не хотят переезжать.