Я оцениваю количество еды на ее тарелке: она ни за что не сможет доесть гигантский бургер, от которого осталось еще больше половины, и гору картошки, лежащей рядом.

– Это лучше у тебя спросить, – говорит она, разрывая кусочек картошки пополам и отправляя половинку в рот. – Я не такая, как все девушки, Макбрайд.

– Да уж, это точно, Митчелл.

Она жестом указывает на свою тарелку.

– Я не против поделиться, – говорит она. – Но хочу получить что-нибудь взамен.

Я смотрю на свою пустую тарелку, потом снова вопросительно смотрю на нее.

– Речь не о еде, – говорит она. – Мне нужна информация.

Я вопросительно приподнимаю бровь.

– Я задам тебе вопрос. Когда ты на него ответишь, получишь немножко моей картошки, – говорит она.

Я смеюсь:

– Поиграем в «Двадцать вопросов»?

– Не совсем, – качает головой она, – просто хочу кое-что выяснить.

Я смотрю на кучу картошки у нее на тарелке.

– Задавай свои вопросы. Я все еще голоден.

Она прикусывает губу, ее глаза бегают из стороны в сторону – очевидно, она обдумывает, что хочет узнать обо мне в первую очередь.

– Ладно. Когда ты начал играть в футбол?

Никто раньше не задавал мне этот вопрос. Даже мой тренер. Я помню тот день с почти болезненной ясностью.

– Когда мне было пять лет, мой отец уехал в другой город на какую-то конференцию для судей, – начинаю рассказывать я. – Когда мой отец уезжал, у нас дома как будто наступало Рождество. Мы с мамой делали то, чего отец обычно не разрешал. Он всегда считал, что дети должны заслужить то, что получают. А его, скажем так, не впечатляли мои бунтарские замашки.

Я закатываю глаза, вспоминая, как мой отец пытался контролировать неугомонного пятилетку.

– Мама привела меня в магазин спортивных товаров и сказала, что я могу выбрать все, что пожелаю. Помню, как ходил по магазину и смотрел на разные бейсбольные биты и футбольные шлемы. И тут я увидел одного мальчика с отцом. Они чеканили большой черно-белый мяч, перекидывая его друг другу коленями, улыбались и смеялись. Они выглядели такими счастливыми. Я хотел вот это. Я хотел то, что было у них. И мой пятилетний мозг решил, что ключом к этому был футбольный мяч.

Я смотрю на Бэйлор и ловлю на себе ее грустный взгляд. Она уже знает, как хреново мой отец ко мне относится, так что вряд ли это ее сильно удивило.

– Никогда не забуду, какое грустное лицо было в тот день у мамы. Я тогда не догадался, что она все поняла. Она поняла, почему я выбрал мяч, и еще она знала, что у меня никогда не будет того, что было у того мальчика в магазине. На следующий день мама отвела меня на мою первую игру в футбол.

Я смеюсь.

– По иронии судьбы, она была в Бэйлорском университете, – с улыбкой говорю я. – Вот тогда-то я и начал играть. После того дня надо было очень постараться, чтобы застать меня без футбольного мяча.

Лицо Бэйлор выражает сочувствие, она придвигает всю тарелку с картошкой фри поближе ко мне. Я беру несколько штук и отодвигаю тарелку обратно.

– Не надо меня жалеть, Бэй. Мой отец всегда был для меня хорошим примером.

– Это как? – недоуменно спрашивает она.

– Он был хорошим примером того, каким отцом я не хочу быть, – поясняю я.

Бэйлор понимающе кивает.

– Значит, ты хочешь детей? – спрашивает она, глядя в свою тарелку.

– Да, конечно, – говорю я. – Ну не прямо сейчас, но когда-нибудь да.

Я смеюсь. Она хихикает. Мы смотрим друг на друга.

– Следующий вопрос, – говорю я.

Она склоняет голову набок и поджимает губы. Вопрос точно будет интересным.

– Когда ты в последний раз был на свидании?

– Ты уверена, что хочешь поднимать эту тему, Митчелл?

– Да, – кивает она.

Я делаю выдох.

– Ну, строго говоря, никогда.

– Строго говоря? – переспрашивает она.

– Бэйлор, мне нужно тебе кое-что объяснить. До тебя наверняка дошли слухи про меня. Многое из того, что ты слышала, – правда.

Я стыдливо опускаю глаза, обещая себе быть с ней максимально честным.

– Я никогда не был на свидании с девушкой. Да, у меня было много девушек.

Я морщусь от собственных слов.

– Но я никогда не встречал девушку, которую захотел бы пригласить на настоящее свидание. Я имею в виду, пока не встретил тебя.

Бэйлор задумчиво смотрит на меня. Я осознаю, что, вероятно, не вполне ответил на ее вопрос, поэтому добавляю:

– Если ты хочешь знать, когда я в последний раз был с девушкой, то в прошлом августе. В выходные перед тем, как наткнулся на тебя у Мерфи-Холла.

Я слышу, как она резко вдыхает. Потом замечаю, что ее щеки заливает прекрасный румянец, и она снова придвигает ко мне тарелку с картошкой фри.

– Я должна сказать, что ты гораздо более… э‐э‐э… опытный, чем я, Гэвин.

– Может показаться, что это так, Бэйлор. Но во всем этом, – я машу рукой, обозначая ресторан, – я новичок. Я понятия не имею, что делаю. В данном случае боюсь, что неопытный тут как раз я.

Она улыбается мне:

– Ладно. Думаю, мы можем учиться вместе.

Мой член дергается у меня в штанах. Интересно, это означает, что она хочет, чтобы я ее тоже чему-нибудь научил? Очень надеюсь, что да.

Я беру несколько кусочков картошки и двигаю тарелку обратно, гадая, какой глубоко философский вопрос будет следующим.

– Какой у тебя любимый цвет? – спрашивает она.

Я смеюсь. Потом смотрю ей в глаза.

– Не знаю, как он называется… такой коричневый с оттенками голубого и зеленого.

Я протягиваю руку и беру еще картошки.

Перед следующим вопросом на ее щеке появляется ямочка.

– А любимый фильм? – спрашивает она.

– Точно не «Бен-Гур», – отвечаю я не задумываясь, от чего она смеется.

– Он показался тебе слишком длинным? – спрашивает она.

– Вообще-то я его еще не смотрел, так что не буду критиковать.

– Это как? – спрашивает она.

– Признаюсь, что на самом деле я не смотрел вчера фильм.

Она улыбается.

– Я тоже, – сознается она.

Я смеюсь.

– Хочешь прийти завтра и попробовать еще раз? – спрашиваю я, радуясь, что у меня появился повод еще раз встретиться с ней на выходных.

– Давай, – соглашается она. – Но на этот раз верни всю мебель на место, чтобы нас ничего не отвлекало.

Я широко раскрываю глаза, а она продолжает:

– Я видела на ковре следы от дивана, Макбрайд. В следующий раз положи во вмятины кусочки льда, чтобы они разгладились.

Она смеется надо мной. Я попался. Боже, как я люблю эту девушку!

Нравится.

Мне нравится эта девушка!

Черт.

Я оплачиваю счет, и мы выходим из ресторана. Я указываю ей на озеро позади здания и предлагаю:

– Если тебе не слишком холодно, может, прогуляемся? Тут очень классная тропа вокруг озера.

– Звучит заманчиво, – говорит она.

Мы идем по тропе, и я беру ее за руку. Боковым зрением я вижу ее улыбку. Интересно, она чувствует те же искры, что и я?

– Ой, – произносит она. – Забыла тебе рассказать. Мне сегодня позвонили из студенческой газеты. Они взяли меня практиканткой в свой главный офис.

– Это чудесно, Бэйлор!

– Ну, не так чудесно, как если бы я была репортером или редактором. Я буду просто рядовой секретаршей, но надо же с чего-то начинать, – говорит она.

– Уверен, что тебя очень скоро повысят до репортера! – говорю я и ободряюще сжимаю ее руку.

Когда мы обошли уже пол-озера, она начинает дрожать, и я чувствую себя полным придурком из-за того, что пригласил ее пройтись в такой холод. Я останавливаюсь и обнимаю ее, растираю ей спину, пытаясь согреть. Она улыбается мне, и в мягком свете фонарей, освещающих тропинку, я вижу, что нос у нее покраснел от холода. Я наклоняюсь и трусь носом о ее нос. А потом я делаю то, о чем мечтал последние шесть часов. Я снова ее целую.

Мне не показалось раньше – Бэйлор и правда хорошо целуется, просто фантастически хорошо. Я пытаюсь прогнать мысль о том, что они с Говнюком, должно быть, много целовались весь прошлый семестр. Интересно, были ли их поцелуи похожи на этот? Вряд ли. Это просто невозможно. Я целовался с сотней девушек, и ни один из тех поцелуев даже близко – даже отдаленно – не сравнится с этим поцелуем. Я стараюсь не думать о том, чем еще она могла с ним заниматься.