С завтрака до полудня – физическая подготовка: различные виды борьбы, тренировки с мечом и другими видами холодного оружия, стрельба по мишеням и в движущуюся цель. И обучение единственному виду магии, почему-то действующему в Зачарованных горах – метанию огненных шаров. В полдень – опять длительная молитва на самом солнцепёке. Вечером – изучение Благого Слова под присмотром наставников, которые за каждую ошибку назначали суровое наказание в виде постов и дополнительных молитв в холодильне. И – уроки по чтению, математике, истории, окружающему миру. Затем – опять молитва, заканчивавшаяся только тогда, когда последний луч солнца скрывался за горизонтом.

А днём – мирская работа. Жизнь в горах сурова. Чтобы прокормить всех зимой, нужно было хорошо поработать летом. Урожаи собирали большие, но каждый сантиметр плодородной земли был полит многими литрами мужского пота. Грядки выдалбливали в скале, выравнивая поверхность, чтобы ливни не сносили посевы с крутых склонов. Плодородную почву вёдрами поднимали с равнины. За каждым росточком ухаживали так, как не каждый родитель за ребёнком: пропалывали, удобряли, рыхлили, поливали, таская воду с родника и предварительно нагревая её в больших бочках. Растения – не люди, холод не любят.

Впрочем, монахи и сами бы от тёплой воды не отказались, но им не положено было быть неженками, и они трижды в день, после каждой молитвы, обливались водой из родника, вставая под летящую с высоты обжигающе холодную струю, чтобы смыть пот и пыль. И даже зимняя стужа не избавляла их от этой всеобщей аскезы, хотя, казалось бы, какой пот зимой? После получасового стояния на коленях в метель и так зуб на зуб не попадал.

Но Великое Светило не любит неженок, и никто не роптал. Все сами выбирали этот путь, значит, и возмущаться было нечему.

Ну, а тех, кто не выдерживал сурового служения, не держали, понимая, что слабым здесь не место, что служить Великому Светилу и нести в люди Благое Слово имеют право только лучшие из лучших.

Энасс на удивление быстро принял все правила Обители. Ему были не в тягость ни длительные молитвы, ни обливания, сражаться на мечах и отрабатывать приёмы рукопашного боя он готов был часами, а Благое Слово выучил быстрее всех молодых адептов, и вскоре наставники поручили ему проверять познания обучавшихся с ним подростков, с чем он великолепно справлялся.

Единственное, чему он никак не мог научиться – это сдерживать свой язык. Легко раздражался, а, разозлившись, начинал ругаться непозволительными в Обители словами. Не мог себя сдержать, хоть и получал за невоздержанность наказания, с каждым разом всё суровее.

И однажды его вызвал Солнцеликий и поставил перед выбором: либо он учится держать себя в руках, либо уходит из Обители. Потому что Великое Солнце не должно слышать из уст своих служителей подобных высказываний.

Энасс испугался угрозы. Всерьёз испугался. И, испросив разрешения вэссера, стал сам себе назначать наказания не только за ругательства, но даже за одну мысль о них. Первое время чуть не сутками торчал в холодильне, отрабатывая наложенные на себя аскезы. Выходил, посиневший от холода, сталкивался с кем-нибудь по дороге и, не успев даже слова сказать, разворачивался и шёл обратно. Потому что успевал мысленно высказать всё, что он думал о попавшем под ноги адепте.

Солнцеликий наблюдал за настойчивым парнишкой и, когда Энасс, наконец, справился со своей дурной привычкой, стал потихоньку сам обучать его премудростям управления людьми. И вскоре сделал вэссером над новичками. К моменту появления Эля Энасс уже восемь лет жил в Обители и три года был главным над молодыми адептами.

Когда Энасс начал водить походы, Солнцеликий неоднократно повторял ему, стараясь внушить так, чтобы не забыл этого парень, вырвавшись из стен Обители:

– Вэссер должен уметь брать на себя ответственность. Помни – именно ты отвечаешь за жизнь и здоровье своих людей. Именно от тебя зависит, будут ли они служить с радостью и желанием, или воспринимать служение, как суровую кару за их прегрешения. Особенно велика твоя ответственность в походе. Там ты – помощник Великого Светила. Ты не имеешь права показывать свои сомнения и колебания. Идущие за тобой люди должны быть уверены, что ты найдёшь выход из любой ситуации. Тогда они не будут бояться тяжёлого пути. Если твой подопечный погибнет во время похода – это только твоя вина. Значит, ты что-то не предусмотрел, не рассчитал его силы, его реакцию. Если в дороге возникнет необходимость наложить аскезу, ты должен быть особо внимательным и трижды подумать, прежде чем сказать о ней. Пусть лучше она будет преуменьшенной, чем чересчур великой. Путь и так труден, не стоит его чрезмерно усложнять. Но если наказание озвучил, менять его уже не должен. Нельзя давать повод усомниться в твоей непогрешимости, показать, что ты можешь ошибаться. Поэтому – думай, думай и ещё раз думай, прежде чем что-то приказать.

Энасс хорошо помнил наставления Солнцеликого. И за все годы его хождения с Благим Словом у него не погиб ни один человек. И ни один не пожаловался Солнцеликому на чрезмерную аскезу.

А с Элем опять всё пошло не так.

Для Эля это был первый поход, ему всё было внове. И поначалу всё шло хорошо. Энасс даже давал этому неисправимому мечтателю время любоваться окружающими видами. Заметив, в каком благоговейном восторге застыл тот на краю злосчастного обрыва, усмехнулся иронично, но не стал торопить, требовать, чтобы тот шёл за хворостом. Предоставил Эристу одному заниматься костром. Окликнул парня, только когда время стало приближаться к молитве, поняв, что иначе Эль может так до темна простоять.

А вот потом…

Камень показался ему небольшим. Не заметил он сразу, что на поверхности виднелась только его верхняя часть, отполированная ветрами. А нижняя, с острыми гранями, оказалась погружённой в землю. И только увидев вечером разбитую в кровь ногу Эля, понял, что натворил. Но было уже поздно. Аскеза была озвучена.

Почему он так заторопился? Почему сам не подержал камень в руках, не осмотрел его, не взвесил? Никогда ещё он так глупо и так страшно не ошибался, назначая наказание, и его ошибка привела к тому, что первый поход Эля, который должен был стать для него удивительным приключением, превратился в нескончаемую пытку.

Энасс скрипнул зубами, пошёл быстрее. Но убежать от своих мыслей так и не сумел.

Плохой он вэссер. Очень плохой. Вместо того чтобы оберегать новичка, он его трижды чуть не убил. Первый раз – своей аскезой. Если бы не мазь Эриста, нога Эля могла воспалиться. Второй раз Эль чуть не утонул, и опять-таки из-за аскезы. Без булыжника он легко перешёл бы речку. Третий раз – своей насмешкой, которую Эль воспринял всерьёз. Сколько раз водил Энасс людей через этот мост, ни у кого даже мысли не возникало, что ущелье можно перейти по канату. Все сразу отказывались, начинали расспрашивать, как можно обойти пропасть, нет ли поблизости другой переправы. А потом долго восторженно охали, разглядывая невидимый мост. Шли по нему не спеша, оглядывая горы с высоты птичьего полёта.

И только этот непостижимый романтик решил продемонстрировать свою преданность делу таким диким способом.

И едва не погиб.

Энасс стиснул зубы, удерживая рвущиеся ругательства. Какой же Эль… храни его Великое Светило.

И всё-таки не сдержался, выругался мысленно, злясь и на себя, и на этого молодого идиота, и на весь неудачно сложившийся поход.

Всё равно аскезу держать, так хоть душу отвести напоследок.

И снова вернулся мыслями к своей аскезе: какую выбрать повинность, как наказать себя за столь вопиющее нарушение всех заветов Солнцеликого?

Самой суровой аскезой в Обители считалась Лунная. На целую луну – тридцать дней – провинившийся уходил из Обители в маленький домик на вершине соседней горы, в котором едва помещались небольшая печка и лежанка. Рядом с домом, окружённая обрывами, находилась крохотная молельная площадка. Там, невзирая на погоду, должен был наказанный вести многочасовые молитвы и медитации, очищая свой дух от скверны, испрашивая у Великого Светила прощения за свои прегрешения, замаливая каждое из них по отдельности, и прося милости и благословения братьям своим, Солнечным монахам – тоже каждому поимённо.