За три года оккупации, наши люди хорошо усвоили, что румынские солдаты и чиновники, – ленивые, жадные, продажные и завистливые. Они завидовали немецким военным, которые по ротации, появлялись у нас или были на лечении. Завидовали тому, что немцы, наступая и занимая новые территории, постоянно грабили и наживались, посылали регулярно домой дорогие посылки, а здесь в Приднестровье, у них (румын) не было никакого «навара», что с нищих возьмешь!? А поехать куда-то они не имели ни права, ни возможности – за переход условной границы в Бессарабию – тюрьма, за переход границы через Южный Буг – расстрел…Отсутствие мотивации, они возмещали на людях. Убивать без суда, им запрещалось, так как надо было кому-то работать и не только кормить армию, но давать какие-то доходы, поэтому они разряжались тем, что били….Били людей при выгоне на работу, били на самой работе и после неё. Но, видимо, подспудное чувство без исходности, особенно после Сталинграда, постепенно охлаждало их служебное рвение, бить стали меньше и не так рьяно, а в конце – совсем перестали, когда поняли, что просчитались с друзьями. Да и сами немецкие «друзья» постепенно перестали их считать за партнеров, даже младших.

Было и ещё несколько отличий между оккупантами румынами и немцами – румыны с первых дней считали, что они пришли «домой», это теперь их земля. Они будут здесь расселяться, постепенно «выселяя» нас, здесь веками живущих. Места в Приднестровье прекрасные – земля богатая, вода, тепло. Они надеялись стать здесь настоящими хозяевами. В то же время немцы, эту, да и другие наши земли, своими не считали. Для них наши места были обычными «проходными», для продвижения к другим целям. Они были не хозяевами по сути, а просто захватчиками. А что будет потом, кто и как будет здесь жить, их мало интересовало. Как говорилось: «Я – солдат и в политике не разбираюсь». И ещё – наши люди за время оккупации – убедились, с румынским военными можно «договориться», с немцами – нет.

Интересным был расклад внутриармейской структуры. В германской армии, при всей её педантичности, порядке и исполнительности, отношения между рядовыми, сержантским и младшим офицерским составом, были более демократичными, чем в той же румынской армии, где разница между рядовым солдатом и даже нижним офицерским чином, была очень велика. Может быть, здесь играла свою роль «монархичность» всего жизненного румынского уклада, в том числе военного, не знаю. Но любой королевский офицер румынской армии – это прямо-таки сноб, с показным понтом, за которым на почтительном расстоянии следует ординарец, с зонтом, коробкой сигар и набором носовых платков. Толку с него, как с военного – Нуль, как показала практика румынских военных действий, а наигранного гонора – хватило бы и на маршала. Это у нас лейтенант может попросить закурить у солдата, а у румын – не дай этого Бог! Кощунство! Этим румынские офицеры тоже очень невыгодно отличались от немецких. Конечно, люди бывают разные, но стиль не скроешь.

Уже более двух лет мы жили «под румынами». Вроде бы и староста оставил нас в покое. Нашу улицу, после того случая с курами и расстрелом румынских солдат, румыны и их начальники, считали каким-то страшным местом и откровенно боялись на неё заходить.

Но, где-то в зиму с 1943 на 1944 год, в нашем доме опять появился тот ненавистный староста. Он привел с собой трех немцев, квартирантов. Казалось бы, откуда у нас, на русской части Слободзеи, немцы? Представители немецких спецслужб находились в волости, на молдавской части села и жильем были обеспечены. Позже выяснилось, что одна войсковая часть, потрепанная в боях на Украине, была выведена на переформирование в тыл и какое-то её подразделение расположилось в Слободзее. От нашего дома, до территории войсковой части, было где-то около километра, вот староста и нашел очередной способ третировать нас, но уже немецкими постояльцами. Немцы – не румыны, они тут же показали, кто в доме хозяева, а кто постояльцы…. Сразу заняли две большие жилые комнаты, оставив нам на четырех, небольшую кухню. За два с половиной года нахождения на нашей земле, они (особенно самый молодой, Пауль) довольно неплохо научились говорить на русско-украинском наречии, и, с первого раза, объяснили, что оставляют нас жить рядом с ними, но под страхом смерти: – мы не имеем права заходить в их комнаты, не имеем права обращаться к ним по любому поводу. Мы должны мыть им сапоги, убирать при них комнату, если они позовут, топить плитку, чтобы у них было тепло в одной комнате (вторая – не отапливалась) и вообще делать все то, что они скажут. Пищу готовить им не надо, они едят в своей столовой, а для ужина и завтрака – у них есть сухой паек, консервы, спиртовки для разогрева и т..п… Если в доме будет холодно, мы будем ночевать на улице. Так как топить у нас было нечем, мы собирали траву, сушили и тем топили, квартиранты приносили артиллерийский порох в ящиках, такие толстые на вид как свечи, заряды. Горели они хорошо и дядям моим, приходилось перед приходом «хозяев», каждый вечер подолгу жечь эти «свечи», чтобы обогреть их комнату. Порох не держал тепло, пришлось квартирантам привозить ещё и древесный уголь с пекарни. Они были унтер – офицеры, в небольших чинах. Старший по возрасту был начальником полевой пекарни, звали его Людвиг. Он был внешне, как персонаж из наших военных фильмов о войне: высокий, худой, рыжий, с торчащими волосами, горбатым носом и … в очках. Без всякого грима мог бы играть роли немцев в любом нашем фильме. Второй был заведующим каким-то складом, звали его Карл. Он сразу занял чем-то наш домашний подвал под летней кухней, повесил на дверь огромный замок и по ночам там стоял часовой. Человек он был внешне грубый и нелюдимый. Третьим был молодой унтер, не старше 20-ти лет, тот самый Пауль, он командовал группой охраны объектов, которыми заведовали его коллеги. Внешние характеристики оккупантов – ничего не дают, а вот «внутренние»…сразу показали их отношение к нам, даже не как к русским, а вообще к людям, которые не из их среды. Даже два с половиной года нахождения на нашей территории, не приблизило их к нам, просто как людей к людям, даже наоборот, предчувствуя надвигающийся крах гитлеровской затеи по порабощению России, еще больше отдалил их от нас и озлобил. Мы стали ещё больше виноваты, что не сдались, что погнали их от Волги на запад, да и вообще за то, что на свете есть, такие непонятные люди, как русские. Всем своим продвинутым интеллигентным существом, они просто старались нас не замечать, как будто нас и нет вовсе.…Ночью – выходить на улицу, было запрещено. Для туалетных нужд – у них стояло ведро в коридоре, у нас – горшок на кухне. Но, так как в коридоре было холодно и темно, квартиранты по ночам справляли свои надобности, простите, у нас на кухне, где было потеплее, и горела лампадка у иконы. Заходили на кухню абсолютно нагими, независимо был кто-то там или нет, бабушка наша, или мои дяди. Когда бабушка подметала у них пол или вытирала пыль – они тоже ходили нагими по комнате! Какое там стеснение у вроде бы цивилизованных офицеров «великой Германии»! Они нас Не замечали Внутренне, бессознательно, как окружающую мебель. Но очень быстро замечали, если что-то делалось не по-ихнему, сапоги не блестят или машина не так помыта (у заведующего пекарней была рабочая машина, небольшой такой крытый фургон, она стояла у нас во дворе, пока они были дома), или еще что-нибудь. Чаще всех хватался за пистолет нелюдимый Карл. Когда они выезжали на работу, дяди мои были обязаны открывать ворота и прочищать проезд. Ну, как-то – раскрыли ворота и стоят, ждут. В это время подъезжает на конной двуколке наш староста. Сразу опоясав старшего из дядей – Федю, кнутом, староста заорал: «Вы, скоты, почему не выходите на работу?»– и поднял кнут уже на второго дядю – Мишу…И как раз в это время, немцы выезжали из ворот. За рулем сидел Людвиг, справа – спереди – Карл. Увидев разбушевавшегося старосту, Карл, не выходя из машины, приоткрыл дверь, поманил пальцем к себе старосту, открыл кобуру пистолета и сказал как мог: «Слюшат…ду. швайн. Он рапотать сдесь. Мне…Ферштейн?». Староста сперва сполз с брички, с перепугу что-то бормотал и согласно кивал, а потом они разъехались – машина вправо, двуколка влево. Староста понял, наверное, какую он допустил глупость – приведя квартирантов в наш дом, чтобы сделать нам пакость, в итоге – потерял двух молодых здоровых работников и, как оказалось, – навсегда.