Взбудораженная последними событиями и вкусом забродившего винограда, я резко возмутилась:

– Что за печальный сценарий, друг? Пусть девушка приземлится сразу в императорском дворце и станет невестой самого Цезаря.

Фарбий громко рассмеялся, хлопая себя по круглым коленям.

– Наивное дитя, что ты знаешь о жизни подле нынешнего владыки Рима? Говорят, Фурий капризен и спесив, он, не задумываясь, посылает людей на казнь, а сам сочиняет стихи, глядя на мучения обреченного. Говорят, в эти моменты на Императора нисходит особенное вдохновение.

– Вот же старый извращенец! – не сдержалась я и сейчас же закрыла рот ладонью. Может, не следует громко обзывать здешнего правителя. Все же главный человек в империи, как бы мне не попало за оскорбление его величества.

Почему-то император представлялся мне трясущимся стариком с мокрыми губами и блудливым взглядом. Этакой плюгавый тиран-кровопийца.

Однако, гистрион вряд ли походил на доносчика и шпиона, вместо того, чтобы сделать мне выговор, Фарбий огляделся по сторонам и, понизив голос, добавил:

– Так он еще молод, ему не более тридцати лет. Ходят слухи, что Фурий Германик Август тяжело болен головой. А как иначе объяснить его безрассудно дерзкое поведение с Сенатом? Я-то умею читать, и стараюсь следить за последними новостями в свитках, что вывешивают на форуме. Там почти каждый день пишут о раскрытии нового заговора и аресте кого-то из сановных толстосумов. А ведь имущество заговорщика идет прямиком в императорскую казну.

– Ловко придумано! – я даже прищелкнула языком от удивления и потянулась, чтобы немного расправить уставшую спину.

Тогда Фарбий вылил себе в рот последние капли из фляжки и бухнулся передо мной на колени, начав декламировать какие-то смешные любовные стихи. Вот же припекло мужика!

Я тотчас смекнула, что могу отвязаться от его ухаживаний только одним способом – вызвав к себе профессиональный интерес. Припомнив строки Осипа Мандельштама, я приняла театральную позу с вытянутой к небу рукой и мрачно произнесла:

Покончив с Элладой, я перешла на Гумилева и на то, как «в далекой Сибири, где воет пурга, застывают в серебряных льдах мастодонты…».

Фарбий слушал, разинув рот от восторга, а я же роняла горькие слезы. Не то, чтобы мне было слишком жаль погибающих мамонтов или разоренную Трою. Нет… все это дела давно прошедших дней.

Сейчас я искренне переживала за свое будущее на Аппенинском полуострове времен начала нашей эры. Мне бы в этот момент даже сам Станиславский поверил, не то, что нищий гистрион, который вскоре схватил меня за руку и пылко произнес:

– Прелестная Валия! Ты должна выступить с нами завтра на Бычьем рынке. Думаю, соберется большая толпа. И в перерыве нашего «Обжоры» не худо бы занять народ драматической сценкой. У тебя прирожденный талант, женщина. Надеюсь, ты не стыдишься декламировать при большом скоплении народа? Больше смелости и тебя ждет успех. Я уже это вижу!

– Конечно, конечно, дорогой Фарбий! В поте лица буду зарабатывать себе на скромную жизнь.

Я грустно усмехнулась, припомнив, как тряслись у меня коленки, когда на урок истории пришла наша строгая директриса. И ничего, справилась, правда, от волнения пыталась писать на доске белым ластиком вместо мела – здорово повеселила класс. Но даже тогда я не стушевалась, а только руками развела, извините, мол, всякое бывает в учительской карьере.

Моя первая ночь в Риме выдалась теплая, зато свежий ветерок то и дело заставлял вздрагивать. Я обняла себя руками и заметила, что гистрион мой начал клевать носом. Надо бы где-то устраиваться на ночлег. Неужели после знатной пирушки он привык ночевать прямо на земле у порога своего дома?

Глядя на плотный, изрядно заплатанный плащ Фарбия, я легко могла в это поверить. Однако, перспектива просидеть до утра среди расколотых бочек меня не устраивала. Пришлось растолкать нового знакомого и посоветоваться насчет удобной постели.

По итогам разговора меня обозвали неженкой и недотрогой, намекнули, что спать в обнимку было бы куда удобнее и теплее, но остаток ночи я все же провела на лежанке внутри дома, в женском закутке, слушая через тонкую перегородку храп старого Пуго – отца Фарбия. Сам-то актер, кажется, убрался в поисках более сговорчивой подружки.

А мои глаза закрывались со смутной надеждой, что утром чары развеются, и я окажусь в Гаграх, пусть даже в одном номере с Романом. После трущоб римской Субуры этот факт меня бы уже мало расстроил.

Меня разбудил шум голосов и грубый смех. Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь. Обстановка в комнате самая простая, маленькие окошечки затянуты мелкоячеистой сеткой, в углу старый сундук, прикрытый потертым ковриком, у моей кровати стоит трехногий табурет и низкий стол, заставленный глиняными плошками. Бедность и уныние царило кругом…

Одно из двух – здешним актерам так мало платят или Фарбий просто кутила и неудачник. А еще собирается взять меня в свою труппу. Курам на смех! Вот только выбора у меня нет. Никто же не собирается давать девушке из будущего пищу и кров за одни красивые глазки.

Значит, придется держаться гистриона, пока не разведаю обстановку и не найду способ вернуться в свое время. Если это возможно в принципе. И еще как нарочно, очень хочется нормально позавтракать. Поднимаюсь, натягиваю свое легкое платье и осторожно выглядываю из-за пестрой лоскутной занавески во вторую комнату.

– Вот она, моя Муза! – завопил Фарбий, восседавший во главе кухонного стола, изрядно потемневшего от времени и густо искромсанного ножами для разделки рыбы.

– Доброе утро!

Я церемонно поклонилась, скрывая растерянность и беспокойство. Как мне повезло, что я знаю их язык, и эти люди меня понимают. Очень приятный бонус к факту перемещения во времени.

Вокруг актера, с интересом поглядывая на меня, сгрудились его ранние гости – высокий парень неопределенного возраста – лицо глуповатое, но телосложение атлетическое; полная женщина лет сорока с замысловатой прической и тощая молодая девица со злыми глазами. Она страстно обнимала Фарбия за шею, прижималась щекой к его виску.

«Да не собираюсь я посягать на твоего милого актера, успокойся, пожалуйста».

Царственный жестом Фарбий представил меня своим приятелям, и я с внутренним стоном поняла, что это и есть его хваленая труппа.

– Гамид – фокусник, жонглер и акробат. Наполовину египтянин по происхождению. Он играет любовников, солдат и хитрых адвокатов, а также разбойников и бродяг. Толстозадая Кармилла отлично поет и веселит публику, изображая матрон, благочестивых матушек и пронырливых сводниц.

А вот и моя нынешняя любовь – черноглазая Физа! Ее работа – развлекать народ игривыми танцами, во время которых, как листочки с фигового дерева, будто ненароком слетает ее одежда. Ну, конечно, если на сцену летят не только ассы, но и серебряные денарии.

– Чудесная компания! – я сдержанно улыбнулась, собираясь назвать свое имя, однако Фарбий меня опередил, обращаясь к друзьям:

– Валия прекрасно читает поэтические строки. Она из благородной семьи, которая собиралась выдать единственную дочь за человека из всаднического сословия. Но Валия предпочла сбежать с бродячим актером. Трогательная история.

Фарбий звучно шмыгнул носом и часто заморгал, входя в роль.

– Долгие годы они вместе странствовали по нашим провинциям, пока не добрались до Рима. И только жестокое предательство разлучило возлюбленных. Я когда-нибудь напишу об этом трагедию, дорогая Фриза… Непременно напишу и прославлюсь. Но теперь Валия одна и под моим покровительством, не обижайте ее. Сегодня мы вместе выступаем на Бычьем рынке. Я так решил.

Я только руками развела и тяжко вздохнула. Душещипательный вышел монолог о моей печальной судьбе. На лице толстухи отразилось что-то похожее на сочувствие, дряблые щеки затряслись, припухшие веки принялись быстро-быстро моргать.