Ровесники были в основном безработными, озлобленными и невероятно самодовольными.

До обоснования тут мне казалось, что пафосная вера в собственную исключительность среди молодежи – удел мегаполисов. Но эта не столкнувшаяся ни с одним реальным жизненным вызовом гордая чванливость подростка здесь была почти пожизненной.

Всё это венчала страсть к водке у тех, кто постарше, и к водке и наркотикам у тех, кто помладше. И эти регулярные возлияния часто приводили к поножовщине. Вообще, каждый месяц кого-то шумно хоронили. Причем две трети населения были пенсионерами, а шумные процессии шли за молодыми. Старики уходили тихо.

Драки, тяжкие телесные и глубокие ножевые сопровождали каждую вторую субботу. В понедельник разговоры за кофе на всех работах начинались как сплетни на тему уголовной хроники.

За пять лет меня, почти затворника, шесть раз опрашивал участковый в связи с чем-то подобным. Мне, наверное, просто везло – однажды после работы я вышел в магазин за молоком, а мужик у подъезда начал стрелять по окнам. Жена не возвращалась от сестры. Еще один раз я вызвал такси к бару – в поселке было два таксиста. И водителя, к которому я еще не успел выйти, зарезали прямо через опущенное стекло. Не отдавал долг.

Правда, в основном все вопросы решались кулаками. Особенно среди молодежи. Любимое развлечение их отцов и дедов – бить не местных, а тех, кто с соседней деревни, – с особым пристрастием – все еще оставалось мейнстримом. Зачастую неместных просто не находилось, и надо было как-то выкручиваться между собой.

За почти пять лет я ни разу не вышел из дома один после наступления темноты. Как, в принципе, и все мои вахтовики из приезжих. Лишь однажды новый линтруб, на мой второй год, после смены, не вняв инструктажу, пошел искать приключения и нашел потерю годового дохода на зубного.

Поэтому с момента разрастания коллектива одной из моих основных забот стала досуговая вечерняя программа для всех работников. Я всё же заменил Семеныча и стал начальником участка три года назад. И сразу же начал внедрять свои порядки. Сам участок при этом увеличился почти втрое – за эти четыре года мы успели построить и запустить новую трубу. Семьдесят человек персонала, почти все – вахтовики, половина – приезжие. Удержать их от вечерних променадов было почти что вопросом выживания. После первого избиения я стал организовывать общую легальную пьянку для всех сотрудников раз в две недели. И выбил у руководства бесплатный доступ в местный спортзал, с волейбольной площадкой и обилием тренажеров. А еще учредил ежемесячный экзамен по правилам охраны труда, стимулируя вечерние чтения. Всех загулявших вне этих строго очерченных рамок досуга лишал премии и выгонял с вахты на первый раз, увольнял – на второй. В основном обходилось без этого – всего четыре увольнения за четыре года моего шефства.

Жили же мы теперь в шикарном двухэтажном здании с красивыми кабинетами, большими гаражами и уютными общими спальнями для вахтовиков.

Холдинг обрастал инвестициями, строил новые трубы, заводы, станции и дороги. Зарплаты росли каждый год. Жизнь становилась богаче. Хоть и немного труднее.

Старое и отжившее, в свою очередь, сносилось и консервировалось. Старая труба закрывалась. За год до ее закрытия компания успела обновить дороги к старым блокпостам – проекты реконструкции просто забыли исключить. Дороги подняли и щедро отсыпали. Миллионов на это ушло немало. Теперь, в связи с закрытием, эти дороги становились ничейными. А я продавал никому не принадлежавший песок с их полотна.

Всё это едва построенное или еще не до конца распроданное мне сегодня предстояло оставить.

– Долго ты там? – едва мы подъехали к базе, Миша стал интересоваться дальнейшими планами.

– С час.

– Потом на сливайку?

– Да. Потом домой. На обед можешь сгонять, пока на базе буду. К одиннадцати приезжай.

– Что у них вечно всё через жопу? Это ж надо, ночью сказать, что завтра в другом городе выходить на работу. Послал бы его вообще.

– Один уже послал. Вот мы и едем.

На базе царила атмосфера неизбежного конца старым добрым временам. И пугающего нового начала. Какими бы эти уходящие времена ни были, для персонала они выгодно отличались предсказуемостью от любых рисовавшихся воображением перспектив.

На трассу сегодня никто не поехал, здание полнилось домыслами и теориями. Я заскочил на кухню сделать кофе, и десять лбов молчаливо следили за каждым моим движением.

– Анатолич, что, правда уезжаешь? – Евген решился озвучить вопрос, который вертелся у всех на языке.

– Правда. Соберитесь все в комнате отдыха через десять минут. Там и расскажу.

В моем кабинете, на диване, ревела Катя. Мы были очень редко спавшие друг с другом друзья. В моменты особого безделья или в апогее душевной тоски. Высокая брюнетка в самом расцвете юности и форм, она трудилась инженером по охране труда уже три года.

– Я смотрю, ты тоже при деле, – укоризненно поприветствовал я ее.

– Может, откажешься? – Она смахнула слезы и посмотрела на меня самым просящим щенячьим взглядом. Эффект был сильным – заплаканной и покорной, она выглядела особенно хорошенькой.

– Как все узнали к десяти утра? – я сел за стол и включил компьютер.

– Как обычно. Зачем оно тебе? Хорошо же всё.

– А ты поехала бы в Тобольск работать?

– Конечно.

– Вот. А спрашиваешь зачем.

Катя подошла ко мне, по-хозяйски расположилась у меня на коленях и нежно поцеловала в щеку.

– Я буду скучать.

– Конечно, будешь. Популяция непьющих мужчин до тридцати в деревне сократится на треть.

– Дурак.

– Не даешь работать. Может, скажешь тогда, есть в Тобольске, кроме Антонова, материально ответственные лица?

– Саныч.

– Откуда знаешь?

– Ведомость имущества у управления общая. Тобольские дефектоскопы, шумомеры – всё на Саныче.

– А завскладом у них же Татьяна?

– Да. Ты ее племянника уволил.

– Ничего, их клану еще есть что терять.

От их семьи в службе раньше работали четверо. Теперь осталось трое. Вскоре после повышения я уволил младшего из их группировки – Сашку. Его родная сестра, техник по учету Тобольска по имени Светлана, сейчас была в декрете. По слухам, которые были настолько древние, насколько и подтвержденные множеством наблюдений, беременность стала результатом многолетней связи Светланы с Антоновым – начальником службы Тобольска, который должен был быть уволен сегодняшним днем и которого я ехал заменить.

В общем, только это могло объяснить трудоустройство ребят вроде Сашки. К моменту моего прихода он работал уже три года, но не умел буквально ничего. К двадцати девяти это была его первая работа. Он был запойным тунеядцем, и едва я стал начальником участка, я выпнул и его, и ему подобных, что было встречено остальными мужиками ликованием.

Я набрал Татьяну, мать и главу клана, завскладом Тобольска. Каждое мое слово она встречала шипением и презрительно вздыхала, перед тем как возразить.

– Я не собираюсь спорить. Делайте ведомости передачи на Саныча. Двух инженеров и себя в комиссию. Без меня. Я расписываться за передачу имущества от Антонова не буду.

– У меня руководитель есть. Вот он мне как сказал, я так и делаю!

– А теперь делайте так, как говорю я. Приказ в управлении переделают. Завтра с утра буду, чтобы всё было готово.

Я положил трубку. Это фанатичное сопротивление – только начало. Я почувствовал страшную усталость от предсказуемости своего будущего. Всё, что было сделано здесь за пять лет, предстояло повторить еще раз, но теперь уже в Тобольске. Эта всеобщая ненависть и противоборство, леность и пьянство, вытравливаемые мной здесь годами, ждали меня там. Вроде бы мне всего двадцать шесть, а я уже был слишком стар для повторения этого дерьма по второму кругу.

Ехать совсем не хотелось. Интересно, лет через пять-десять, следующее продвижение по службе отзовётся во мне надеждами на светлое будущее?

Ладно, отступать было поздно. Да и некуда.