– Ты без году неделя работаешь. Не много там на себя берешь, к земле не прибивает?! – Слитов прикрикнул.

– Прибивает. И все же.

Слитов обреченно выдохнул и немного помолчал.

– Ладно. Через неделю я к вам приеду. Там и поговорим. Нарушение им выпиши какое-нибудь.

– Выпишу, работа без спецовки. С объяснительными. Премии, квартальные и годовые тоже снимем.

– Ладно, – устало ответил он и положил трубку.

Сказать, что после такого меня крыли матом – ничего не сказать. Уже к девяти утра следующего дня примчался начальник службы. Считай, выехал в пять, чтобы поорать на меня как можно раньше.

Двое же местных руководителей, престарелый Семеныч и его приемыш-инженер, стали держать дистанцию. Открыто меня ненавидеть им не позволяла ситуация – вроде бы спас двух родных участку мужиков. Но их любви это событие точно не прибавило.

Мужики же, после первых дней восторгов, стали плодить теории заговора. В их картине мира постепенно утвердилось единственно возможное объяснение – так поступить мог только тот, кто знал, что ему за это ничего не будет. Верить в глупое мужество соседа по квартире, коллеги или просто живого человека у нас не принято. Поступки с большой буквы здесь разрешены только мертвым, и утверждаются они посмертно. Вот уволили бы – был бы поступок. А так – значит, чей-то сын.

Так или иначе в атмосфере раскола и перешептываний мы стали ждать приезда руководителя управления. Кто говорит, что простой русский мужик – ленивый работник, ни разу не ждал с ним приезда начальства.

Мой лексикон обогатился еще одним армейским словом – «пидорасить». Пидорасили всё, везде и всех. Мужики днем драили арматуру, вечером стены, ночью билеты по технике безопасности. Мы лопатили все журналы, сверяя каждую закорючку.

Страх перед далеким высшим руководством был всеобъемлющ и иррационален.

Но мне, отчасти виновнику торжества, было особо пофиг. Не то чтобы я был невероятно крут, но что они могли у меня забрать? Работу в жопе мира за грошовую зарплату потерять было не так уж и страшно. Да, другую я найти и не смог, да, в родной дом возвращаться не хотелось, но – жизнь на этом точно не кончится.

В общем, к нам приехали целой делегацией из трех человек и провели полную проверку всей документации, близлежащих объектов и заикающегося в страхе персонала.

Самым забавным был наш шеф, пятидесятидевятилетний высоченный сибиряк Семеныч. Его лихое умение «разъебывать» все живое по малейшему поводу резко померкло при виде широко улыбающегося начальника управления. Он буквально не мог ответить ни на один вопрос руководителей, краснел и путался, как ребенок, не мог найти ни один журнал, акт или свидетельство. Второй инженер, друг семьи, которого он взял на работу и готовил в преемники, тридцатилетний инженер, от еще большего страха, наоборот, всем видом старался показать, что приехавшие иноземцы здесь никто и звать их никак. Знаний эта позиция ему не прибавила, но тупил он, в отличие от испуганного Семеныча, очень презрительно по отношению ко всему руководству.

Все вопросы в итоге стали перетекать ко мне. На этом участке к их приезду я был всего два месяца, но оказался более полезен. По узлам и на блокпост они тоже поехали со мной. Под конец мы даже вели неспешные светские беседы. В основном о моем образовании и причинах, занесших меня в эту пустошь. В общем, начальство оказалось приятным и доброжелательным.

Всё это еще больше заострило внимание местных руководителей на тотальное пренебрежение субординации моей персоной. Вечером позвонил начальник службы, изрядно подвыпивший, и стал визжать, что хуй я его подсижу. Ответить ему было особо нечего, я сбросил и выключил телефон. В целом я пришел к выводу, что мои дни здесь сочтены, и выбрал не беспокоиться по этому поводу.

Следующие несколько месяцев, однако, прошли очень тихо. Выпить меня уже не звали, смотрели исподлобья, но почтительно. Единственным изменением стало то, что теперь Слитов чаще звонил мне по срочным проверкам, актам и выездам, игнорируя двух моих руководителей.

Вкратце, так и родилось два сопровождающих меня мифа – я сын главного инженера, который подменит Семеныча на роли начальника участка. И сам Семеныч, и мой тобольский начальник службы, конечно, знали правду. И приближенные к ним работники, вроде Габура, тоже были в курсе, что я никто и звать меня никак. Но развеивать этот миф не торопились.

Тем временем мужики вернулись. Голубев запнулся на порожке, упал в осеннюю, размазанную сапогами слякоть. От сигареты его, обычно не курящего, разнесло еще больше. А меня разморило. Я полулежал на шконке, смотрел, как дружными усилиями его стокилограммовую тушу отскребают с пола, и думал, что пора свернуться с этого праздника жизни.

– Расскажи хоть, как тебе работается-то там? – Мужики с горем пополам расселись, и Гене захотелось продолжения дружелюбного застолья.

– Да хорошо всё.

– Лучше, чем у нас?

– У вас тоже хорошо было.

– С мужиками как?

– Да ты ж лучше меня знаешь – как. Нормально со всеми, мужики хорошие.

– Уватские-то, эти пидорасы, хорошие? – Голубев, злобно смотревший в стол всё это время, прервал нас с Геной, заострил свое внимание на мне и придвинулся к столу грудью.

– Знаешь анекдот: «Пап, а правду говорят, что все вахтовики пидорасы? Нет, сынок, это их сменщики», – я дружелюбно попытался добавить юмора в нагнетающуюся атмосферу.

– Мы – пидорасы, по-твоему? – чуть ли не шепотом, щурясь, спросил Голубев.

– Это анекдот.

– Анекдоты, значит, любишь?

– Ну, один знаю.

Голубев долго смотрел в стену, качая головой, потом повернулся и вгрызся в меня заплывшими глазенками.

– Ебало я б тебе раскроил за такие анекдоты. Да ты к папке побежишь.

– Слушай, я с тобой сижу, водку пью. Ничего плохого я тебе не сказал. Как-то задеть не хотел. Не получается у нас по-хорошему – пошли просто спать.

– Ты сейчас типа сказал, что мне делать надо?

– Окей. Все понятно. У тебя тут свои детские травмы. Оставлю тебя беседовать с ними.

Я встал и пополз между столом и шконкой к выходу. Я даже не успел заметить, как он вскочил. Мне просто прилетело что-то сбоку. Я отлетел в дверцу шкафа у шконки и обмяк где-то там. Пролетел метра полтора. Больно не было. Но лицо горело.

Что происходит, я еще не понял. Просто, ошарашенный, валялся, не пытаясь встать. Он поднял меня за ворот куртки и, от души тряхнув, ударил затылком о дверцу.

– Приехал городской! – Удар в челюсть. – Ничего, мы тебя научим старших уважать. – Еще удар. – Сучонок, будешь думать, когда рот открывать. – Тычок в нос искрами агонии разошелся по всему телу.

Он сгреб меня еще раз, ударил о шкаф, вытащил к входу и бросил под умывальник, к ведру.

– Вот. Теперь ты на своем месте. Что, пошли покурим, мужики? – очень весело и непринужденно закончил он.

Мужики даже не шелохнулись всё это время. Они молча, неторопливо накинули куртки и пошли курить. В вагоне повисла тишина.

Я выполз из-под раковины и посмотрел в зеркало. Подбородок был залит кровью. Умывшись, я оценил ущерб. Нос был цел, но болел ужасно. Верхняя губа лопнула, зуб под пробоем слегка шатался, но вроде бы уцелел.

Я прислушался. Курили они молча. Найдя самую пустую бутылку водки, я вылил остатки и стал ждать. Розочку сделать я не решился, подумал, что получу ее в процессе.

Я долго стоял у двери с поднятой бутылкой, но ноги дрожали и подкашивались. Прошло минут десять, я отошел к раковине и облокотился на стол.

Гена с Булатом зашли вдвоем и захлопнули дверь.

– Колю погулять отправили. Успокоится немного. Ты это… зря с ним так. Он мужик резкий. О… дай-ка это сюда. – Гена на правах миротворца попытался забрать бутылку у меня из рук. Я обиженно не поддавался.

Странно, даже самые отъявленные гопники моего двора разнимали тех, кто лезет избивать кого-то столь беззащитного. Прилететь разок могло всем, но избиение было делом мразным. У этих говноедов порядки другие.