Ф. Парайс и Я. Вандерборхт считают, что ББД имеет ряд преимуществ по сравнению с аналогичного предназначения проектами – базовой начальной выплатой, отрицательным подоходным налогом, принудительным сокращением максимальной продолжительности рабочей недели. Он может финансироваться любыми видами налогов при любой шкале налогообложения; это могут быть налоги на наследование, дарение, трансакции, добавленную стоимость, выбросы углекислого газа и пр. Выплата ББД для госбюджета облегчается тем, что он должен заменить собой (или вобрать в себя) большую часть других социальных выплат, налоговых и специальных вычетов. Государство может финансировать базовый доход за счет своей собственности на природные активы, подоходного налога и так далее. Таким образом, с материальной стороны введение ББД выглядит достаточно реальным. Есть, правда, затруднения этического характера: в рамках современной идеологии и морали считается, что человек, получающий доход не работая, живет за счет других – трудящихся – людей, является социальным паразитом и потому подлежит порицанию/осуждению[89]. Авторы считают подобное понимание социальной справедливости устаревшим, не отвечающим новому положению дел, когда в силу технического развития, углубления разделения и повышения производительности труда, накопления капитала, для удовлетворения базовых потребностей (пища, одежда, жилище) требуется труд уже не 9/10, а лишь 1/10 населения. Любой человек так или иначе получает ренту от природы, научных открытий, технических изобретений, опредмеченного труда предшествующих поколений, социальных преобразований, культурных инноваций и т. д., однако распределяется она крайне неравномерно, и задача ББД – «гарантировать, что каждый член общества будет получать справедливую долю того, к чему никто из нас не приложил руки»[90]. Введение базового дохода послужит не только установлению социальной справедливости, но и формированию нового, лучшего общества. Это выглядит утопией, но не так давно утопиями считались социальное страхование, подоходный налог, всеобщее избирательное право, всеобщее бесплатное образование и др. Безусловный базовый доход вряд ли будет введен единовременно, повсеместно и в большом размере; скорее всего, выплаты (или отрицательный подоходный налог) будут небольшими, дополняемыми государственной помощью и социальным страхованием, сам ББД может быть не совсем безусловным (а связанным с какими-то обязательствами) и не вполне базовым (а частичным), но это в любом случае лучше, чем если большинство окажется не только без работы, но и без средств к существованию[91].

Формирующееся посткапиталистическое общество предстает посттрудовым, где наемные работники превратятся в досужих рантье. И это дело не столь отдаленного будущего: по некоторым прогнозам, при сохранении существующих тенденций к середине текущего столетия половина трудоспособного населения развитых стран станет безработной, а к концу века это произойдет и с остальным миром[92]. Введение безусловного базового дохода даст возможность каждому выбирать – работать ему или нет; возникнет принципиально новая ситуация, когда любой пожелавший сможет прожить жизнь, не трудясь[93]. В связи с этим высказываются соображения, что такое свободное тунеядство встретит негативное отношение со стороны носителей преобладающей еще трудовой морали (из-за рассогласования ценностей вероятен и внутриличностный конфликт). Ряд авторов считают, что этическое давление на выбравших отказ от труда будет значительным, поэтому добровольных бездельников не может быть много. Говоря о возможности того, что часть получателей ББД ограничится выдаваемой суммой и перестанет работать, М. Форд справедливо отмечает, что «все это, разумеется, очень трудно увязать с общим нарративом протестантской трудовой этики», и высказывает предположение совершенно в духе последней, что на отказ от работы в результате свободного выбора «пойдут только самые безынициативные и ленивые», и что «доля таких людей будет очень небольшой»[94]. «Подавляющее большинство не станет довольствоваться одним лишь базовым доходом, – уверен Г. Стэндинг. – Они хотят работать и рады возможности улучшить свое материальное и социальное положение. Набрасываться на крошечное меньшинство из-за их “лености” – это знак нашей слабости, а не доблести»[95].

Впрочем, пока что на беззастенчиво предающихся радостям досуга добровольных безработных из числа получателей ББД никто не набрасывается, так как последний ни разу еще не вводился в полном размере, на постоянной основе и в национальном масштабе. В то же время труд/работа действительно становятся не столь необходимыми для выживания/жизни, что ведет к идентификационным сдвигам: все меньше людей во все меньшей степени продолжают определяться и самоопределяться через профессию и рабочее место. М. Кастельс отмечает, что «традиционная форма работы, основанная на занятости в течение полного рабочего дня, четко очерченных профессиональных позиций и модели продвижения по ступеням карьеры на протяжении жизненного цикла медленно, но верно размывается»; З. Бауман утверждает, что «работа больше не может являться осью, вокруг которой группируются самоопределения, идентичности и жизненные планы»; Г. Стэндинг указывает, что принадлежность к состоящему в основном из временных работников растущему классу прекариата подразумевает «отсутствие надежной профессиональной самоидентификации»[96].

Но дело не только в кризисе распространенной в индустриальном обществе профессиональной идентичности, альтернативами которой одновременно и разновременно выступали и выступают национальная, классовая, сословная, конфессиональная и т. д. Вопрос заключается в том, чем будет заниматься новый useless class, не имеющий ни возможности, ни необходимости работать, в свое свободное время, когда все его время станет свободным, и в чем смогут обрести смысл жизни люди, who are not just unemployed, but unemployable?[97] В антропологической модели жизни как достигания человек предстает существом принципиально целерациональным. Он взыскует осмысленности и находит ее через предназначение, связывая смыслы с целями; если его основной деятельностью становится не труд, а досуг, последний все равно должен включать в себя целенаправленные активности, иначе неизбежен экзистенциальный смысложизненный конфликт[98]. Эта проблема тоже обсуждается: так, Г. Стэндинг считает, что «вместо идеи рабочих мест следует поставить во главу угла право человека на деятельность. Для этого нужно дать людям больше возможностей заниматься делом, которое не является трудом, причем эти возможности должны быть равны для всех»[99]. Что это за дело, не являющееся трудом? Ю.Н. Харари считает, что в качестве такового может рассматриваться игра, развлечение, спорт, творчество, религия. Компьютерные игры и трехмерная виртуальная реальность в целом способны обеспечить эмоциональную вовлеченность не меньшую, а даже большую, чем real life. То же относится и к религии, которая суть древнейшая игра, подчиняющаяся не естественным законам, а искусственным правилам, в следовании которым правоверные мусульмане или ортодоксальные иудеи находят ничуть не меньше смысла, чем в профанной работе. (Часть израильских ультраортодоксов вообще никогда не работают, живя за счет работающих жен и государственных пособий, посвящают все свое время изучению Писания и исполнению ритуалов, и при этом больше удовлетворены жизнью, чем любая другая часть израильского общества). Немало радости дает также потребление, представляющее собой вполне целенаправленную деятельность[100]. В обсуждении участвуют и отечественные авторы, у которых слияние труда с досугом и все более полное замещение первого последним вызывает ряд сомнений и опасений. Так, Е.М. Шульман указывает, что проблемой нашего века становится то, «как и чем занять людей, чья работа не нужна», дабы помочь им избежать неизбежного в этом случае саморазрушения[101], а В.А. Кутырев настаивает на том, что «жизнь без труда – это деградация»[102].