Шаловливые подростки врассыпную бросились от машины Штицхена, пока он костерил их самыми неприличными выражениями.

Едва отключив вопящие звуки брелком на ключах, Роб понял, что ему остро необходимо одиночество. Тишина. Старая кофеварка, пахнущая их утром.

Которого больше не будет.

— Я пойду.

Берт не стал его задерживать. Судя по его нетвёрдым движениям, он хотел примерно того же самого, что и Роб.

Одиночества, как минимум.

Они устали от этого разговора и друг от друга.

— Ты уверен, что тебе можно за руль?

— Беспокоишься? — Роб ехидно оскалился.

— А ты втягиваешься в эту игру, да?

Роб посерьёзнел и, не дожидаясь разрешения, повернул ключ в замке.

— Ты захочешь её проводить?

— Однозначно.

— Хорошо.

Короткий диалог прервался хлопком двери и звуком шагов Роберта, спускающегося по лестнице.

Свет в окне третьего этажа так и не зажёгся, а Штицхен ещё долго сидел в холодной машине и переваривал всё, что услышал от Берта в этот день. В глубине души он знал, что ответы где-то рядом, практически на поверхности. Но страх, что они могут ещё больше разрушить его и без того рухнувший мир, пока что были сильнее.

Пока что.

Поддавшись порыву, Роберт поднял крышку подлокотника и вытряхнул всё его содержимое. Какие-то документы, бумажки, чеки, монетки… На самом дне, укромно спрятавшись от любопытных глаз, лежала небольшая коробочка, заботливо упакованная в красивый бархатный мешочек.

Роб дрогнувшими пальцами развязал узелок и, на мгновение усомнившись, откинул крышку.

Ему на ладонь упало красивое кольцо из белого золота, сверкая россыпью камешков в жёлтом фонарном свете.

Роб поднёс инкрустированный ободок к глазам, силясь прочитать гравировку, которую и без того знал наизусть.

«Что бы ни случилось».

Ведь так она сказала ему во сне?

Она всё знала.

И пусть он не смог защитить Селену от её собственных демонов, пусть многого не успел сказать ей, он обязательно найдёт её хоть среди тысячи эти чёртовых миров.

Что бы ни случилось.

========== Часть 9 ==========

Пронизывающий до костей ветер не жалел двух мужчин, одиноко стоящих у надгробия.

Роб плотнее запахнул пальто, сурово глядя на могилу женщины, которую, как ему казалось, он никогда не сможет отпустить. Берт ободряюще коснулся его плеча и, кивнув, тактично оставил Штицхена наедине с их общим горем.

Роб, поддавшись порыву, присел на корточки и пригладил комья земли. Свежая мягкая почва, благосклонно принявшая печальное подношение, холмиком возвышалась у его ног.

У Селены не было подруг и родственников, поэтому скромная панихида не затянулась. Стоя друг напротив друга, отводя взгляд от спокойного мертвого лица, Роб и Берт думал каждый о своём. И, наверняка, об одном и том же.

Смерть пожалела Селену, не обезобразив её. Казалось, она просто спит. Как Белоснежка.

Банально.

Роб мимолетно коснулся холодного лица.

В последний раз.

Надежда, что всё это сон, кошмар, рассеялась, как сигаретный дым, которым насквозь пропахла их квартира. Ведь больше некому было ворчать, что он курит прямо на кухне.

Штицхен отвернулся, не давая Берту увидеть своих слез. Они душили, не позволяли вдохнуть, разрывали душу на мелкие кусочки. Но, когда они плечом к плечу шли вслед за гробом, Штицхен чувствовал беспрекословное понимание. Будто боль, неподъёмную для одного, они разделили на двоих.

Только легче не становилось.

Неделя, прошедшая после смерти Селены, стала для Роберта чередой серых, смазанных в своей однообразности, дней. Допросы, протоколы, сочувствующие взгляды коллег. Новость о том, что Штицхен потерял возлюбленную быстро разлетелась по отделу, но никто не решился прямо выразить соболезнования.

Кроме Уолдорфа, поддержка которого свелась к почти отеческой отповеди на тему скоротечности жизни и ошибках молодости. Роб слушал его невнимательно, не забывая кивать. Слушал, но не слышал.

Как бы там ни было, бесконечные формальности позволяли ему держать себя в руках, не расслабляться. Но едва Роберт переступал порог дома, как ощущение безысходности обрушивалось с новой силой, сокрушительно било в голову, давило на плечи. Горло саднило от немого крика, а так и не пролитые слёзы выжигали глаза, словно огнём.

Штицхен пил. Как ему казалось, это помогало провалиться в сон, как в трясину, и ни о чем не думать. Тревожные картины в ночи сменяли одна другую, не позволяя запомнить их. Иногда это был мрачный готичный Тотспел, и краски Долины Наваждения после его тёмных пейзажей резали глаза. Часто Штицхен замерзал в продрогшем Королевстве Теней, выхода из которого он найти не мог.

Селены в этих кошмарах не было. Острое одиночество связывало по рукам и ногам, сковывало тело ледяными цепями. Роб кричал, звал её, но всё было бесполезно. Только строчки из её прощального письма набатом звучали в ушах.

А потом всё резко закончилось. Смерть Селены признали самоубийством, так как «всё указывает именно на это». Вердикт федералов был непоколебим, а у Роберта не было сил разбираться и требовать возобновления расследования.

Её этим не вернуть.

Дело «чемеричного маньяка» отправили выше, забрав его у отдела Уолдорфа. Селену, погибшую от ядовитого ножа, тоже приписали к нему в качестве подозреваемой. Но, так как ни доказательств, ни самой Селены не было, то вопросом времени было, когда его закроют.

Среда давно прошла, а новых убийств не случилось. Как она и обещала.

Впрочем, Штицхену было плевать. Самое страшное уже произошло.

Теперь просто нужно научиться жить заново.

Без неё.

***

Ключи в руках Роберта лязгнули и дверь распахнулась, впуская хозяина в квартиру. Он посторонился, позволяя Берту войти.

Они молчали с того самого момента, как первый ком земли разбился о крышку гроба Селены. Штицхену казалось, что это его сердце разлетается на кусочки, ударившись о полированное гладкое дерево. Он сходил с ума, бессильный в своей боли, но никогда бы никому в этом не признался.

Даже самому себе.

— Почему ты здесь? Всё закончилось.

Вопрос застал Берта врасплох.

— Тебе нельзя оставаться одному.

— Почему же? Я привык.

— Тогда считай, что это я не хочу оставаться один. Мне нужен друг, иначе я просто вернусь в исходную точку. И тогда всё, что было — зря. Её жертва будет напрасна.

Вместо ответа Роб поставил перед ним стакан, наполненный льдом и виски.

— Покойся с миром, Селена.

— Покойся с миром, — Берт сделал глоток, — хотя знаешь, Штицхен, умирать не страшно. Однажды мы с тобой уже умирали. Может быть, и Селена действительно где-то ждёт нас. Тебя.

Алкоголь согревал изнутри, расползаясь языками пламени по заледеневшим внутренностям, заползая в мозг, развязывая язык.

Берт рассказывал об их приключениях, и Роберт почти верил ему. Почти — потому что принять за чистую монету этот фантастический бред было невозможно. Штицхен оставлял себе эту лазейку из необходимости жить дальше в понятном и привычном ему мире.

Вскоре за окном стемнело, и их разговор сошёл на нет. Во мраке слышен был только звон льда о бокалы и звук льющегося в них виски.

— Можешь остаться, — Роб убрал очередную пустую бутылку и посмотрел на Берта.

— Звучит двусмысленно, — в ответ он довольно закатил глаза.

— Идиот.

— Ты всегда так говорил.

Роб скрылся в спальне, бросив на диван в гостиной подушку и плед. Ватные ноги не слушались, и тело требовало горизонтального положения. Великая сила алкоголя, он позволяет забыть даже боль, что навсегда вгрызается в твоё сердце, словно бешеный пёс.

«Доброй ночи, Румпельштицхен».

Сон наполняется хриплым шёпотом. Штицхен ждал его. Ждал почти бесплотных прикосновений, медленно спускающихся по лицу, шее, груди. Лицо Селены, такое знакомое и в то же время чужое, нависает над ним, опускаясь ниже. Она целует его глаза, губы, ключицы. Он знает, что всё это — ненастоящее, но противиться не может. Тело реагирует на каждое касание полупрозрачных прохладных пальцев, и Роб прикрывает глаза, боясь проснуться.