Два. Хриплый, шелестящий голос продолжает считать. Она не знает, что случится, когда счёт подойдёт к концу. Знает, знает, знает.

Боль поднимается выше — правое плечо почти выворачивает наизнанку, и ей хочется согнуться пополам от этих ощущений. Тело не слушается. От боли так хочется выть, но ничего не выходит. Шею неприятно сдавливает — всё сильнее и сильнее, заставляя её кашлять от нехватки воздуха.

Привкус крови во рту становится ярче. Чужой взгляд становится внимательнее. Он ждёт. Её тошнит — от боли, от отвратительного вкуса и ощущения прикосновения иглы к бедру. Её трясёт, да только тело даже не подрагивает. Она чувствует себя такой беспомощной и такой бесполезной.

Она не может ровным счётом ничего. Голос называет её пустым местом. Холстом, он зовёт её холстом. Эти назойливые мысли звучат иначе — все эти слова произносятся вовсе не ею, её голос не может быть таким высоким, таким детским. Она пытается сплюнуть кровь. Ничего не выходит.

Три. Тонкое, изящное лезвие — откуда ей знать? — холодным водопадом проходится вдоль её спины. Длинная косая линия изгибается, напоминая зигзаг. На этот раз она чувствует запах крови — перемешанный с отвратительной вонью чего-то химического, он забивается в ноздри и оседает там. Ей кажется, что навсегда.

Кричать всё ещё не выходит. Все её вопли застревают в глотке, но чужой голос шепчет ей о том, что она звучит замечательно. Спина горит — она чувствует как по пояснице, по ногам стекает теплая, противно-липкая кровь. Она не видит, просто знает, что её много. Откуда-то она знает, что этой кровью заляпан пыльный пол и какие-то покосившиеся стальные полки в дальнем углу помещения.

Ей хочется просить о пощаде, когда она чувствует, как вены неприятно напрягаются от введенного препарата. Под кожей — от кончиков пальцев до основания шеи — жжет огнём. Так будет лучше. Она не знает, откуда берутся в её голове эти мысли, но она уверена — будет лучше.

Она захлёбывается в слезах, но не чувствует их. Не чувствует, но где-то там — в темном, влажном подвале, сидя рядом с истерзанным трупом собственной матери, она действительно плачет. Она — единственный оставшийся холст.

Четыре.

Аманда Гласк просыпается в спальне своей квартиры в Токио. Её дыхание сбито, вдохи и выдохи кажутся до противного тяжелыми, а в горле стоит отвратительная сухость. Она непроизвольно касается запястий, потирая их пальцами. По спине пробегает озноб и ей кажется, что он проходит ровно по линии длинного, витиевато изогнутого шрама в виде множества лилий.

Эти кошмары преследуют её много лет подряд, но ей давно уже не страшно. Она прислушивается к звуку собственного дыхания и несколько долгих секунд смотрит на идеально ровный белый потолок. Самое яркое воспоминание из этого сна — это глаза. Никогда на её памяти они не отливают красным. Таким знакомым, проклятым оттенком — она замечает такой в собственном отражении в зеркале по утрам.

А ещё точно такой же отблеск, в точно таких же карих, как в её кошмарах, глазах она видит каждый раз, когда встречается взглядом с Теру. И иногда, когда он смотрит на неё с тем же безумным восторгом, она из раза в раз ждёт, что он скажет что-нибудь про холст. Из раза в раз она чувствует, как эти взгляды откликаются покалыванием в её старых шрамах.

Она понимает, что рано или поздно это разрушит её. Или его. Она прикрывает глаза. Теру понятия не имеет о том, что творится в её голове. Он не знает ничего о том, что и по какой причине с ней произошло. Он не знает даже о том, почему тогда, несколько лет назад, она вообще на него смотрит. Теру восхищается ею по совсем другим причинам. Или всё-таки знает?

Внутри разливается противная горечь. Ей хочется позвонить ему — прямо сейчас, посреди ночи — и высказать всё то, что терзает её изнутри. Но она не двигается. Это лишь побочный эффект и тогда, когда впечатление от кошмара спадёт, это наваждение отступит.

К тому же, ей не нужны лишние уши. Мистер детектив наверняка прослушивает и отслеживает всё, что происходит в этой квартире, вплоть до мелочей, а быть звездой такого плана Аманда не готова.

Она достает из ящика прикроватной тумбы маску для сна и вновь пытается заснуть. До звонка будильника ещё целых четыре часа.

Цифра четыре до сих пор кажется ей одной из самых завораживающих.

========== 17 ==========

Комментарий к 17

Hans Zimmer — Panic, Shear Bloody Panic

«Сначала человек убивает что-то в себе, потом он начинает убивать других»Вильгельм Райх

02/2008

На самом деле никакой компании под названием «Нейролинк» не существует. Аманда готова отдать детективу должное: он старается на славу, когда создаёт настоящее юридическое лицо, оформляет несколько сайтов и изображает клиентов, с которыми в один из дней она пытается поговорить. Он заботится даже о таких мелочах как репутация — в один момент о «Нейролинк» узнают едва ли не все крупные игроки.

Всё портит лишь фальшивое имя Койла. Но откуда другим знать об особенностях её глаз? Именно это, ровно как и само существование тетрадей, до сих пор держит дело Киры нераскрытым. И пусть оно таковым и остаётся.

***

Одна из их встреч проходит на чужой территории. Небоскреб, что появляется в городе буквально несколько месяцев назад, встречает посетителей ослепительным блеском стекла — чтобы отгрохать такой нужно немало денег, и впервые за последние несколько месяцев Аманда Гласк думает, что они с детективом по имени Эл находятся в разных условиях. Он всё-таки богаче, а значит — может оказаться влиятельнее там, где всё решают деньги. То есть практически везде.

Мистер Койл собственной персоной встречает её в вестибюле. Вокруг не видно ни посетителей, ни работников — здесь непривычно тихо для офиса, словно в этот день все сотрудники решают взять выходной. Или же их просто не существует. Аманда, тем не менее, не верит, что обслуживать такое огромное здание можно минимальным количеством персонала. И неважно, чем здание является на самом деле.

— Думаю, вы будете не против пообщаться с глазу на глаз, мисс Гласк, — он улыбается, когда они оказываются в небольшом светлом кабинете и жестом приглашает её занять место за столом. — Не люблю лишний шум.

— Не вижу в этом особого смысла, — она садится напротив. — Но раз я здесь, то будет глупо просто развернуться и уйти, потратив своё время впустую.

Ей интересно, чем закончится сегодняшний раунд их игры. Она уверена, что не даёт команде детектива ни одного повода усомниться в себе — установленные сначала в её квартире, машине, а потом и в некоторых помещениях корпорации камеры не демонстрируют им ничего сверхъестественного. Изо дня в день Аманда ведёт себя как погруженный в работу директор крупной корпорации, иногда — просто как женщина. Она надеется, что мистер детектив от души наслаждается теми шоу, какие она ему периодически устраивает.

Что нужно ему сегодня? Она, едва заметно склонив голову, смотрит на мистера Койла и поправляет рукава своего темного пиджака. Уверенность в том, что говорить они будут вовсе не о бизнесе сегодня куда сильнее, чем в прошлые несколько встреч. Сегодня мистер Койл не приглашает никого, кроме неё.

— Мне хотелось бы обсудить ваши публичные выступления, — он делает ход первым и начинает вовсе не с пешки.

— При всём уважении, мистер Койл, — в её кривой усмешке нет ни намека на уважение. — Но как мои выступления сопряжены с нашей сделкой?

— Вы много говорите о Кире, — его тон спокоен, а поза настолько расслабленная, будто они говорят о погоде. Он откидывается в своём кресле чуть глубже. — Знаете, мисс Гласк, я склонен изучать своих партнеров, прежде чем выходить на серьезные сделки. Так почему же именно Кира?

Аманда скрещивает руки на груди и вскидывает бровь, демонстрируя ему весь свой скептицизм. Никогда в жизни — даже в те времена, когда ей приходится работать под началом отца — она не обсуждает взгляды на жизнь с коллегами, партнерами или конкурентами. Если она чему-то и учится за несколько лет, проведенных в этой среде, так это тому, что подобные мелочи никому не интересны.