Сир Торвальд потом, каждый раз, когда раздражался от поведения младшего принца, уговаривал себя принять сердцем убеждения сюзерена, но получалось плохо. Однажды он поймал себя на мимолётной молитве Источнику о том, чтобы поскорее наступили “выводы” Исака. Заниматься ерундой — слежкой за младшим принцем — вместо более важных дел сиру Торвальду казалось издевательством и оскорблением сана.

Поэтому отчасти он расправил плечи, когда началась его личная подготовка к экспедиции, в которую принц Исак не собирался. Разумеется, в голове позвенивала мысль: “Чем же займётся этот засранец в наше отсутствие?” — но потом сир Торвальд решил: экспедиция важнее, а гулякой наконец займутся другие. В отсутствие пяти десятков магов, скорее всего, Исак займётся ухаживанием за оставшимися без присмотра сёстрами, невестами и жёнами, зато по возвращении жалобными письмами канцелярия Его величества захлебнётся, и вот тогда… “выводы”… Торвальд смог удовлетворённо улыбнуться фантазии, и его отпустило.

Экспедиция началась спокойно. Дагер и Нельс попросили оказать им больше доверия. Это не шло вразрез с поручением Его величества, и Торвальд с чистым сердцем отпустил сыновей на второе судно, а свои вещи велел доставить на корабль старших принцев. Единственное, что позволил себе Второй Советник, — это поговорить с сыновьями, убедился в их искренних намерениях познать мир и не испытывать терпение судьбы; завизировал состав корабельных команд и осмотрел судна на предмет качественно просмоленной кормы. На многих из тех, с кем ему позже придётся разделить рабство, сир Торвальд тогда не обратил внимание. Выделил Янне, прозванного Тощим, и Лауриса сына Оушена — только потому, что хорошо знал их отцов.

Дыв на момент смотра команды вообще не выходил на палубу — помогал коку готовить первый завтрак после отплытия, поэтому с болтливым карамалийцем сир Торвальд близко познакомился лишь в роковой день, защищая своих сыновей от грядущего рабства.

Он попросил дать ему несколько минут поговорить с сыновьями, когда на палубе “Светлого Элла” уже стояли фрейские управленцы. Дагер и Нельс, потупив головы и с глазами, блестящими от слёз, просили у отца прощение: они не понимали, с чего вдруг вопль бродаря, контролировавшего с рей-мачты обход скалы, заставил их преступить укоренившуюся привычку сначала оценивать обстановку и только потом выпускать огненные шары.

Торвальд ни мига не колебался перед решением — благословил сыновей и предложил заменить собой виновников поджога фрейского имущества. Попросил переводчика перевести: мол, его сыновья — пока условные карамалийцы, дар их нестабилен, после выброса они с полгода будут копить силу, а его магия истинного малерийца — достойное условие для замены.

Надо отдать должное правильно воспитанным наследникам — услышав предложение отца, сделанное ящероподобным, Дагер и Нельс одновременно бросились к Ядрану с просьбой не обменивать их — они-де виноваты, им и отвечать. Глупые, они и представления не имели, чем это может обернуться для них и рода Элла, имя которого носило злосчастное судно!

Прощаясь с сыновьями, Торвальд обнял их, прижимая к себе:

— Ничего, сыны! Не допустите, чтобы наш род прервался, мне нужны крепкие и здоровые внуки. Помните: ваша цель — сохранить наследие, данное вам прадедами. Да станет моя жертва путеводным Илем для вас. А там, глядишь, милостью древних богов всё закончится благополучно.

— Отец! Отец, прости нас! — шмыгнул ему в плечо Дагер, бывший чувствительнее своего брата, — мы сделаем всё возможное, чтобы вернуться за тобой! Даже если Ядран не захочет!

— Клянёмся, отец! — глухо пообещал сдержанный Нельс, но и в его голосе пробилась дрожь.

Напоследок велел им сир Торвальд заботиться о матери и полагаться на волю короля Стефана — тот рассудит все вопросы, включая наследственные. Сыновья срезали по локону и с молитвой вложили в нагрудный мешочек, в котором уже находилась прядь пшеничного цвета от любящей супруги. И в тяжёлые минуты, когда дух готов был сдаться под натиском внутреннего огня, требовавшего выхода, Торвальд зажимал в кулак незатейливую память о родных, и казалось, что становится легче.

Как фрейи, так и их жалкая копия фрейлеры, креатуры Тьмы внушали ему отвращение, не потому что были связаны с мраком, скорее, из-за последствий многовекового влияния первобытной магии на их тела. Из всех карамалийцев, взятых в плен, фрейлера до печальных событий видел только Янне.

По долгу службы его отец, сир Нарри, маг металла, принимал в порту груз из Фрейнлайнда и иногда брал с собой сына, чтобы тот привыкал к будущей работе. Сир Нарри неоднократно делился ощущениями тревоги, какую испытывал в присутствии фрейлера Оржана Лотта или его помощников: светлому магу постоянно казалось, что ящеры принюхиваются к нему, задерживают руку при случайном касании, и, главное, их чёрные вертикальные зрачки расширяются, когда думают, что сир Нарри подписывает бумаги и не замечает, не чувствует на себе взглядов. По этой причине от отцовских и личных воспоминаний Янне, шёпотом перессказываемых прохладной ночью, на всех в клетке распространялся парализующий ужас. Более чем очевидно, если бы не балагур Дыв, сын никому не известного сира Кариата, карамалийцы потеряли бы боевой дух ещё до того, как сошли на берег.

Помощник повара, случайным образом оказавшийся среди пленных, высмеивал внешность фрейлеров и недалёкость их подчинённых. Понемногу страх таял, рабы то и дело прыскали со смеху, что выводило фрейлеров из себя, и тогда завязывалась потасовка. Оттого легче было переносить лишения и наказания — день без воды на палящем солнце, лишение чёрствого хлеба или, наоборот, тщательная мойка палубы, а вместе с нею и “вонючих карамалийцев”.

— Да бросьте, — зевал Дыв после какой-нибудь провокации и усаживался поудобнее, чтобы вздремнуть, — пусть чувствуют, что не они нас, а мы их держим в напряжении. Чтобы знали нам цену, иначе будут обходиться, как с другими.

В самом деле, на другом конце палубы стояла клетка с рабами, купленными или захваченными где-то на соседнем острове. Оттуда если и доносились звуки, то только жалобные — молили о пище или воде. Фрейлеры спокойно ходили мимо, привыкнув к воплям. Зато на провокации карамалийцев реагировали предсказуемо. Например, Лаурис, проведя первые полдня без воды, потерял сознание. Просьба принести хотя бы ему воды была проигнорирована. Тогда наученные Дывом карамалийцы начали скандировать, что каравелла провонялась чешуей, которую давно не скоблили, — фрейлеры рассвирипели и велели залить водой палубу рядом с рабами, чтобы “сбить запах”. Так спасли Лауриса.

Потом Дыв вычислил среди фрейских бродарей одного азартного, тайно играл с ним в незатейливую детскую игру на пальцах, показывал фокус с исчезновением монеты, и чёрный никак не мог понять, в чём секрет. Дыв обещал рассказать тайну перед сходом на берег, а пока вечно проигрывающий бродарь таскал ночью рабам воду и пищу. Обещание Дыв сдержал, но лучше бы этого не делал. Познав всю глубину собственной наивности и глупости, бродарь рассвирепел и готов был заколоть багром наглого карамалийца, — но не успел. Багор вдруг оказался в руках смеющегося врага и приставленным к горлу остриём.

Сходили на пристани карамалийцы с видом гостей, изумляющихся дикому строву. Торвальд ждал, что встречные жители будут свистеть, забрасывать их гнилыми овощами, но, видимо, нищета или строгая дисциплина не позволила тратить силы и продукты на презренных рабов.

Пребывая в одиночестве в темнице, страдая от сбившегося резерва, который, бесновался и выжигал внутренности, в минуты, когда казалось, что он, сир Торвальд, сломается, — словно чувствовал, появлялся Дыв, вливал воду в рот, гасил незримое пламя. После этого горячий пот выступал на теле и становилось легче. Торвальд понимал: Дыв, взявшийся окучивать фрейских ящериц, сильно рискует с каждой принесённой кружкой воды. Да, этот карамалиец снова оказался изобретательным, и шанс выжить у него точно был.

— Не ходи ко мне, тебя поймают, — на вторую ночь прохрипел, приходя в себя, Торвальд.