— Чему быть, того не миновать, — уклончиво ответил Дыв и исчез, похлопав на прощание товарища по плечу.

После этого один не просил другого бросить себя, а второй не изображал благородство: все они, карамалийцы, были в одной связке, и цель у них была общая — дождаться принцев Ядрана и Давора. И свободы.

Торвальд мог себе представить, как сыновья собирают выкуп, тревожатся и подгоняют принцев. Плыть от Кар-Малерии до Фрейнлайнда — всего-то неделю, но прошла одна, за ними вторая… Отчаяние потихоньку накапливалось и искало выход.

В появлении девчонки-ящерки Торвальд усмотрел провокацию, помня о словах Дыва, пересказывавшего откровения Солвег. Та, не подозревая, охотно делилась секретами фрейев. Принцесса Марна, злобное чудовище, могла бы без усилий прокусить шею малерийца и высосать его кровь до последней капли, что утолило бы голод, добавило бы сил, но… Но забранная насильно магия со временем исчезала, и её растворение во тьме приносило больше ущерба, чем пользы.

Солвег злорадно рассказывала Дыву, как лет пять назад среди простых рабов попались маги. Глупые Инграм и Марна, не дождавшись разрешения отца и, главное, его наставления, в первую же ночь пробрались в темницу и выпили магию, соревнуясь в скорости. Да, сразу после этого устроили представление, беснуясь в небесах и взмывая к самому Илю. Крылья в самом деле были небывалого размера, больше, чем у отца. Воющие от зависти Улва и Солвег, выпади им такая возможность, пешком бы побежали по океану, чтобы поймать какого-нибудь светлого мага и повторить счастье Инграма и Марны.

Жестокий откат за взятую без спроса магию на второй день скрутил жадных “детишек”. Не только Инграм и Марна усвоили урок, но и наблюдающие агонию ослабевающей Тьмы Солвег и Улва тоже. Кайа, к её счастью, не подозревала о разыгравшейся драме, ибо жила на нижнем уровне и была допущена на верхний лишь с появлением внешних признаков фрейлерства.

— А как же легенды про то, как Асвальд пил магию наших? — спросил Торвальд, наслаждаясь облегчением и обществом: что ни говори, а больше десятка дней в одиночестве на пользу разуму не пойдут.

— Я бы спросил об этом у него лично, но, увы, пока порог необходимого доверия не преодолён, — хмыкнул Дыв. Не видел в темноте, но догадывался, что Советник закатывает брезгливо глаза, поэтому добавил серьёзно. — Одно знаю: кровь они пьют просто так, и она действительно подпитывает их силы. Ты не должен сожалеть о своей участи, и из наших никто не должен: ежедневно ящеры пьют кровь жертвенных ягнят, освящённую у их — как они называют свою дырку в башне — Очага Тьмы. Раз в полгода дикие им приносят одного из своих в жертву. Жертва отдаёт себя добровольно, наивно веря, что после смерти её ждёт перерождение во фрейлера как минимум. Вообще, я обнаружил множество несостыковок в наших байках о фрейлерах. К слову, у них про нас тоже много забавного. Я не стал их разубеждать: некоторые моменты нам на руку, так пусть ящеры продолжают верить в наши странности.

Торвальд покачал головой:

— Самому-то не противно?

— Противно сдохнуть здесь раньше времени. У ящериц хоть и чешуя вместо мозгов, в остальном они такие же, как наши сирры — подавай им нежность и страсть, и всё сразу. А я? Что мне? Закрыл глаза и стараешься представить себе какую-нибудь добропорядочную сирру, изнемогающую в отсутствие муженька, который озабочен своей работой…

— Заткнись, — сплюнул машинально Торвальд, невольно вспомнив о принце Исаке, оставленном в Кар-Малерии.

Что ж, выходит, Дыв собирал правдивую информацию обо всех фрейских секретах. И Торвальд с ним согласился: нельзя победить врага, веря в сказки, переписываемые столетиями и обрастаемые нелепыми подробностями. Но сказал:

— А нельзя ли тебя оставить здесь, а нам вернуться домой, раз ты один здесь, как рыба в воде?

Дыв посмеялся:

— Букашка не знает, какую пользу приносит, пока не завяжется плод.

После этого, в часы передышек между пытками Марны, Торвальд много размышлял над загадкой Дыва. А когда впервые пришла в голову мысль, что и нападение карамалийцев на фрейский корабль, и присутствие Дыва неслучайны, он даже содрогнулся: получалось, что всё было проинсценировано принцами, а у нынешней задержки Ядрана есть простое объяснение — сыновья Стефана просто не знают, что информация уже собрана. Попробовал выпытать у Дыва правду, но тот посмеялся: он искренне завидует богатой фантазии товарища, однако всё случилось естественным образом.

Тогда Торвальд, скрепя сердце, выбросил из головы лишние мысли, до поры до времени.

Но он скучал по родным и не мог перестать думать о своей любимой Маргаретте, матери его двоих сыновей, их самих и пятилетней малышке Шарлотте, дочери Нельса. День за днём, проведённый в темнице, в отсутствие солариса и собеседников, если не считать Дыва, приходившего на минуту-две, каждый день по ощущениям становился длиннее.

Торвальд слышал, как выводили на прогулку более сговорчивых товарищей, и чужая свобода сильнее оттеняла тоску его заключения.

И вдруг появилась ящерка, младшая дочь Асвальда Второго. Наследственная тьма уже начала украшать змеиным рисунком её лицо, на тыльной части руки и от запястья до плеча была заметна шершавая полоска; но пока ещё в минуты гнева чешуйки не ощеривались, как это бывало со всеми фрейлерами. Да и лицо пока ещё хранило детскую форму — фрейлерские лица имели слегка вытянутую форму, заострённый нос, напоминающий хищных птиц. У королевских “деток” и самих царственных особ внешность уже однозначно походила на птицу, притворяющуюся человеком. Как говорил Дыв, весь чешуйчатый рисунок на телах фрейев необходим для трансформации. Спины Солвег и Марны были полностью покрыты чешуей, из которой легко вырастали крылья.

Уход за телом, приобрётшим сложный кожный покров, по словам Кайи, был сложным. Служанки использовали специальные мягкие щётки, которые щекотали и дарили неизбывный зуд после мытья. Оттого все фрейлеры и фрейи носили на себе специфический солоновато-горький аромат.

Волосы — это был отдельный повод для удивления Торвальда. У Кайи, как и у остальных фрейев, жёсткие волосы были заплетены в косички. Доказывая то, какие карамалийцы счастливые, Кайа однажды расплела одну, и Торвальд невольно засмеялся от вида топорщащихся в разные стороны волосков.

— Я ещё не стать фрейлер, тогда мой волос быть мягкий гораздо. Это потому что на мой голова, как у отец, расти новый кожа тьма.

Её неожиданное покровительство только-только начинало растапливать сердце сира Торвальда, как чуть было не случилось несчастье. В ту ночь, когда свирепая Марна послала сестре вдогонку проклятие, а Дыв пытался её успокоить, Торвальд посочувствовал Кайе и одёрнул себя: подумаешь, придёт время, и из ящерки вырастет такое же чудовище, как старшая дочь Асвальда Второго.

Но случилось чудо, Кайа выжила, выторговала себе право быть хозяйкой Торвальда, и с этого дня стало заметно легче. Не только из-за снимаемых сдерживающих обручий — теперь его приводили на занятия карамалийским наречием к ученице. Девочка успевала учиться, угощала его и простосердечно болтала обо всём, больше выспрашивая про быт кар-малерийцев. Наученный Дывом, Торвальд кое-какие легенды поддерживал, в остальном был искреннен, не утаивая от ученицы деталей.

“Какая жалость, что нельзя её спасти, — подумал он однажды, наблюдая за тем, как она старательно записывает незнакомое слово и склоняет его, — а впрочем… пусть всё идёт, как идёт…”

После чудесного воскрешения Кайи ни в чём нельзя было быть уверенным. Если то сделали древние боги, то это явно не был посланец Света в этом логове Тьмы. Или во дворце есть некто, о способностях кого фрейям знать не стоит. Если бы Дыв, например, был малерийцем, то Торвальд не сомневался бы, чьих это рук дело, но всё, на что способен был шустрый карамалиец, — это удовлетворять похотливых фрейев и вытягивать из них информацию.

И всё-таки это день настал! Кайа на занятии выглядела грустной, пожаловалась, что будет скучать по малерийцу. Она бы предложила остаться ему на законных основаниях гостя, когда его принц внесёт выкуп за испорченный корабль Оржан-дана, но вряд ли малериец согласится, ведь он любит свою супругу, как, наверное, Кайа Инграма, и ему не терпится поскорее обнять свою сирру…