Представьте себе – вы стоите на Конюшковской улице так, что справа от вас Белый дом и печальный Столыпин, а слева «книжка» бывшего СЭВа с притулившимся внизу приплюснутым планетарием дорогого бутика. Идете дальше к набережной, на мост. За спиной высотка на Баррикадной. Фантастические триста шестьдесят градусов. Что-то видится, что-то угадывается, вспоминается, будто летишь на вертолете. Вершина холма, куда ветры надули, нанесли обрывки, ошметки, семена прошлого и настоящего. Зацепились, удержались, пустили корни. Над надежной (кажется) основой, коричневатыми хребтами имперского жилья – арабские небоскребы «Сити» (посреди пустыни), американская «Украина», красно-белые (красные против белых?) трубы ТЭЦ (пятилетку досрочно?), Киевский вокзал – такой европейский (ажурный дебаркадер – родственник, через Шабаловскую, Эйфелевой телебашни), задавленный «Европейским» (восточным базаром). На Мосфильмовской ввинтилась в небо гигантская отвертка. Если ветер усилится, что улетит первым? Нет прекрасного, нет безобразного. Киноцентр, Белый дом, американское посольство? Без оценки. Уродство, дешевая практичность, дорогая солидность, камень, вода и небо, величие и жалкость сплавились в головокружительный беззащитный пейзаж. Куда уводит вокзал? Что соединяет мост?

Кирпич американского посольства – подражание Кремлю?

Великую печальную панораму мне достаточно ощущать, предвидеть на обратном пути от сестры до метро. Видеть не обязательно. И сейчас я не собирался добираться до набережной. Дух захватывает уже от высотки на Баррикадной. Я проникаю сквозь нее. Отчетливо – прилепившийся к ней с другой стороны уменьшенный «Дворец съездов» (магазин модной одежды?). Многие считают их соседство уродством. Что общего у космически-кёльнского (нью-йоркского?) храма и бетоностекляшки? А мне нравится. Пластиковая бутылка, прибитая к скале штормом. Защита и забота.

В зрачке улетевшего смерча обязательно должен быть крючочек, липучечка для души, маргаритка какая-нибудь, воспоминание или предвидение, оправдание и надежда.

Возвращаясь от сестры, я собирался навестить только кусочек, детальку временно застывшего хаоса. Домик на Конюшковской улице. Над ним нависает все та же высотка, он и часть всеобщего загромождения, и его опровержение и поэтому мне особенно дорог.

Трехэтажный серо-голубой кубик можно вертеть и так и эдак, и он с милым лукавством оборачивается, превращается, напоминает. Намекает на знаменитые дореволюционные особнячки. Перевоплощается в дощатую дачу со стеклянными теплицами-верандами (одна внизу, где вход, две по сторонам, на третьем этаже, слева пониже, справа повыше). Простейшая красота чуть ли не Баухауса. Волшебная избушка. На курьих ножках. Там точно есть подземелье, выход на волю. Иначе зачем уже целый год граффити рядом с входной дверью – «Свет в конце туннеля не похож на свет в реанимационной»?

В домике обитают стоматологи. Их легко превратить в заговорщиков, которые вместе с пломбами замуровывают в пациентов… Пока не знаю что.

Слева от этого волшебства почти вплотную (через средневековый, средиземноморский проход) – угловой балкон с цветами на втором этаже обычной сталинской желтовато-бежевой пятиэтажки. Для меня балкон с цветами и трехэтажная шкатулка – одно целое. То самое местечко, которое ждало меня всю зиму, обещая расцвести, зазеленеть и подарить историю.

Еще прошлым летом я понял, что смотреть на них надо с противоположной стороны Конюшковской, подпертой по непонятной причине бетонной стеной. На балкон с цветами и серо-голубой домик по соседству. Они не могут друг без друга. С балкона свешиваются до земли, до воды золотые волосы. С балкона машут белым шарфом. Серо-голубой домик – сторожка, охрана, семь гномов, хозяин аленького цветочка.

Чудо балкона на втором этаже – цветы. Прямо над шумом, пылью и выхлопами (в шуме и пыли), под жестокой громадой высотки – цветы.

Примета нынешней Москвы – захламленные балконы без цветов. Людям все равно. Это у бедных. У богатых уборщицы драят стерильную кафельную пустоту?

А тут – лианы, виноград, заросли, ползущие вниз, к парикмахерской, и вверх, к чужому застекленному, обычному балкону. И еще буйство чего-то зеленого, красноватого, цветущего и готовящегося зацвести. Там живет кто-то не от мира сего.

Мне знаком еще только один такой балкон – на пересечении Ленинского и Университетского.

Цветами занимаются женщины.

Собственно, и на те и на эти цветы меня «навела» Ира. Даже добавила: «Вот, может, используешь для какого-нибудь рассказа». Сам по себе я бы их не заметил. Потом присмотрелся, понял, оценил.

Я колебался: не перейти ли улицу, не проверить ли задний дворик, нет ли чего интересного? И вдруг появилась она. Рядом со мной возникла ниоткуда и с отрешенной полуулыбкой спокойно направилась через приятно пустую воскресную Конюшковскую, прошла под балконом с цветами, завернула налево за угол и исчезла. Лет двадцать пять – тридцать. Пепельные чуть вьющиеся волосы до плеч. Красно-белое платье с юбкой-колоколом – будто из шестидесятых. Поднялась на второй этаж? Сейчас покажется на балконе, польет цветы.

Не просто исчезла. Уже на той стороне оглянулась и посмотрела на меня. Улыбка без хихиканья, без кручения пальца у виска. Понимание.

Я стоял долго. Она действительно вышла на балкон. Поливала цветы. Посмотрела на меня. Махнула рукой. Я ждал. Спускались сумерки. Я не удивился, когда она как будто перелетела ко мне. Бывают моменты, когда просто начинается другая жизнь. Мы шли рядом к набережной, еще боясь всматриваться друг в друга сквозь сгущающуюся темноту. А слова уже стирали границу. Она оказалась актрисой не у дел. «Может, мне надо было учиться на режиссера. Он не так связан. А когда мне отдают глупые приказы… А тот ужас, который сейчас творится в театре… А соседи… А любовь… Когда я тебя увидела, я сразу поняла…» Она сразу стала мной, я попал в плен зеркала. И зачем она поспешила открыться? Что нам делать вместе? На середине моста мы остановились. Смотрели на воду. За нами шумели машины, и в реке не было спокойствия. Вдруг она перевалилась за парапет и упала в никуда, вернув мне свободу: задавать вопросы и долго искать ответы, которых, может, и нет. Я не успел спросить ее про цветы.

Я перешел через улицу и стал под балконом. Она вышла с лейкой в руке. Наклонилась, строго приложила палец к губам, показала взглядом на обиталище стоматологов. Я подошел поближе. Приглушенно: «Я сейчас не могу. Приходи завтра в то же время».

Я пришел в понедельник. Она ждала меня внизу. «Пойдем скорей, не хочу, чтобы нас видели». Ее история: Москва, окраина, бедность, упорство, хороший институт, инвестфонд с отличной зарплатой, богатый женатый друг. Она имела право на счастье, к которому собиралась продираться упорно, но быстро. Будут работа еще лучше, муж (не нынешний друг, которому все равно спасибо), милые дети. В квартире с цветами поселилась два года тому назад. Подарок женатого друга? Лишняя квартира у него возникла неожиданно – не то наследство, не то отдача кем-то долга.

Цветы остались от прежних хозяев. Сейчас не до них. Им предстояло засохнуть. Цветы будут потом, с садовником.

Цветы потянули к себе уже в первый день. Дальше – больше. Требовали поливать, обрезать, ощипывать, удобрять, думать, думать о них. Бояться за них. Что замерзнут, сгорят на солнце. Бояться черных мошек, белых мошек. Какие убрать на зиму внутрь, какие оставить?

Иногда она их ненавидела. Часто возникало странно-сладостное чувство. Гладила их, протирала тряпочкой, разговаривала с ними.

Они мешали работе, командировке, встречам с женатым другом, встречам с потенциальным мужем.

Избавиться! Выбросить!

Каким-то образом на нее влияли стоматологи из серого домика по соседству. Что-то они ей вживили при пломбировке. В мозг. И мешали расправиться с цветами. Рука уже тянулась, но поднимался страх – стоматологи в голове грозили неведомым наказанием.