Тот уже успел надеть блестящий шлем, натянуть латы и выбирал коня.

Это была самая краткая из речей, которую приходилось когда-либо произносить Ганнибалу. И самая убедительная. Надо ли было говорить, что у воинов нет иного выхода, как сражаться, не щадя жизни, что надежда возвратиться на родину бегством тщетна, что за их спиною горы, реки и дикие враждебные племена.

Соорудив лагерь и наведя на быстрой речке Тицин мост, Публий Сципион во главе отряда конницы выехал на разведку. Всадники двигались изогнутой линией: середина впереди, а края отставали. Копыта гулко били по каменистой земле.

От лазутчиков консул узнал, что Ганнибал перешел Альпы и находится в стране тауринов, в двух дневных переходах от Тицина. Сципиона удивляли дерзость и отвага полководца пунов. Мог ли он до Массалии предположить, что Ганнибал решится перейти Альпы с конницей и слонами? Этот переход расстроил все его планы. Пришлось разделить войско на две части. Одну из них, во главе с братом Гнеем, он послал в Иберию, а другую повел назад, в Италию. Сципион был уверен, что переход через Альпы дорого стоил Ганнибалу. Поэтому он торопился нанести пунам удар до того, как они сумеют отдохнуть и пополнить свою армию.

Стадиях в двух от моста консул заметил впереди большой столб пыли. Будучи уверен в правильности сведений лазутчиков, консул решил, что галлы, напуганные неприятелем, угоняют с пастбищ свои стада. И когда столб пыли был уже совсем близко, когда уже было поздно отступать, консул увидел вражескую конницу. Она двигалась колонной по шесть всадников в ряд. Смуглые худощавые люди словно приросли к крупам коней. Всадников возглавлял человек лет тридцати, с черной, в кольцах бородой. На нем были сияющие латы, длинный пурпуровый плащ. «Ганнибал!» — пронеслось в мозгу у Сципиона, но, прежде чем консул успел дать команду, нумидийцы издали воинственный вопль. Земля загудела под копытами.

Легковооруженные римские пехотинцы в страхе стали искать спасения за строем римской конницы, внося замешательство в ее ряды.

Нумидийцы, которыми командовал сам Ганнибал, на ходу изменив направление, ударили во фланг римлян. В воздухе просвистели дротики. Раздались крики ужаса, стоны раненых.

Публий, находившийся неподалеку от отца, заметил, как на полном ходу остановился его конь и консул, неестественно подняв локоть правой руки, медленно сползает на землю. Конница сжалась, приняв раненого в середину. Но ряды ее редели, и уже совсем близко слышался воинственный клич нумидийских всадников. Прижавшись к гриве коня, Публий мчался на помощь. Взять раненого на коня было делом нескольких мгновений.

И вот уже Публий с отцом, обнявшим сына здоровой рукой, несется к римскому лагерю. В ушах свистит ветер, щеки пылают, сердце бьется тревожно и радостно. Справа и слева, защищая консула своими телами, скачут его ликторы.

Вот уже виден лагерный вал с частоколом. Часовые подымают бревно, заменяющее ворота. Из других ворот выходят манипулы тяжеловооруженных. Убедившись, что им не догнать беглецов, нумидийцы повернули вспять.

Поддерживая голову и плечи отца, Публий помог ему спуститься с коня и сесть на подстеленный кем-то плащ. Легионный лекарь осторожно снял с консула латы и приподнял край тоги, набухший от крови.

Консул повернул побледневшее лицо к сыну и встретился с ним взглядом.

— Ты начал неплохо, мой мальчик! — тихо прошептал он.

Мост из плотов, наведенный на реке еще до битвы с пунами при Тицине, был цел. Прогромыхав по бревнам, колеса непривычно мягко вошли в землю, сырую от недавно выпавшего дождя.

Публий накрыл плечи задремавшего отца краем своей тоги и соскочил с повозки. Перед ним была великая река Пад. От берегов, покрытых молчаливым лесом, веяло такой грустью и безнадежностью, что невольно вспоминалась греческая сказка о безрассудном Фаэтоне, упавшем где-то здесь вместе со своей солнечной колесницей. Не эти ли склонившиеся над рекой тополя и ивы оплакивают несчастного янтарными слезами? [56]

Тишину нарушили глухие удары. Легионеры разрушали мост, чтобы по нему не прошел враг. Публий обернулся к повозке. Отец не спал. Он тревожно вглядывался в темный лес на противоположном берегу Пада. Теперь, после Тицина, консул уже не рвался в битву. Он старался ее оттянуть до прихода из Сицилии другого консульского войска, во главе с Гаем Семпронием.

В этот же день римляне достигли Плаценции [57]. У стен города вырос лагерь.

Воины отдыхали и набирались сил. Консула радовала весть, что Семпроний спешит на помощь. Пока Ганнибал переправится через Пад, Семпроний будет здесь.

Но вскоре стало известно, что Ганнибал со всем своим войском находится уже по эту сторону реки. Это казалось чудом. Одни говорили, что Ганнибал, поднявшись к верховьям реки, перешел ее вброд, поставив слонов в ряд, чтобы ослабить напор течения. Другие уверяли, что пуны навели мост из лодок, присланных италийскими галлами. Как бы то ни было, Ганнибал за два дня сумел осуществить то, что другой полководец сумел бы выполнить лишь за неделю. Лишний раз убедившись, что противник, несмотря на свою молодость, превосходит его опытом и талантом, Сципион приказал усилить караулы. Он опасался неожиданного нападения.

Нападение совершилось оттуда, откуда его никто не ожидал. На рассвете лагерь огласился криками. Сципион вышел из претория, поддерживаемый за плечо сыном. Нельзя было понять, что происходит. Часовые стояли на местах. Ворота были закрыты, на улицах было пусто. Крики доносились из палаток, находившихся между алтарем и преторием. В палатках происходила какая-то возня. Кто этот невидимый враг, незаметно проникший в лагерь? Уже тревожно гудели трубы. Воины сбегались к преторию, строились по манипулам. Достаточно было взглянуть на их строй, чтобы понять все. В строю не было галлов, не было и военных трибунов. Пока верные консулу легионеры кинулись к палаткам, беглецов и след простыл. В палатках лежали окровавленные и обезглавленные трупы римских трибунов. Преследование оказалось бессмысленным. Убийцы, хорошо знавшие местность, были уже в своих родных лесах. Ужас и скорбь охватили воинов. Еще одна неудача, более страшная по своим последствиям, чем поражение при Тицине.

Теперь нельзя было сомневаться во враждебности галлов. Надо было рассчитывать только на собственные силы. В следующую же ночь, покинув злополучный лагерь, легионы Сципиона двинулись на соединение с Семпронием Лонгом к притоку Пада-Требии.

А тем временем Ганнибал принимал перебежчиков. Они подходили к нему по одному и складывали у ног окровавленные головы римлян. Ганнибал приветливо улыбался и дарил каждому и перебежчиков горсть серебряных монет.

— Идите домой, — говорил им Ганнибал. — Пусть ваши родичи порадуются свободе своих сыновей. А это серебро вам не помешает. Не так ли?

Дукарион, стоявший рядом с полководцем, ничего не понимал. Распускать по домам таких отличных воинов, да еще перебежчиков, для которых из страха перед наказанием немыслим плен! Это безумие!

Когда перебежчики удалились, полководец взглянул на Дукариона. Прочитав в глазах его недоумение, он сказал:

— Эти люди, явившись к своим, будут лучшими ходатаями в мою пользу. Каждый из них приведет троих, а может быть, и четверых. Ты показал свою преданность, и поэтому назначаю тебя начальником этого будущего отряда.

Ганнибал оказался прав. Не прошло и недели, как к валу карфагенского лагеря подошла огромная толпа воинов с длинными мечами в руках. Среди пришедших было много людей с трубами и свирелями. Ганнибал хотел их отослать, но Дукарион сказал:

— Звуки труб и свирелей воодушевляют нас.

И Ганнибал оставил в лагере всех пришедших. Их было семь тысяч человек.

По обычаям предков, воин, спасший товарища, заслуживает высшей награды. Спасенный должен называть спасителя отцом и угождать ему во всем. Но ведь не может отец называть отцом своего сына. Публий должен быть доволен тем, что избавлен от придирок центурионов и находится в претории.