– Быть или Соколовым, или Соколовой?

– Да.

– А если наследница вышла замуж и взяла фамилию мужа?

– Неважно. Должна иметь фамилию Соколова. Это главное условие, оспаривать которое бессмысленно.

Взяв в руки бокал с коньяком, Элизабет, сделав глоток, вынула из сжатых в кулак пальцев Ильи сигару. Пыхнула не хуже, чем Богданов.

– Для того, чтобы поменять фамилию, необходимо было предъявить разрешение французских властей. Такого документа у меня не было, зато были деньги. Сумма – три тысячи евро, а также свидетельство о рождении, в котором черным по белому указаны настоящее имя и фамилия, сделали своё дело, чего не оказалось у моего брата.

– Брат тоже положил глаз на завещание?

– Возможно. Жак по складу характера- кровосос. Таким его сделали родители, избаловали донельзя, теперь мучаются. Неровен час сыночек станет наркоманом, и тогда конец всему.

– Из мадам, брызжет ревность?

– Было бы к кому.

– В таком случае какие проблемы?

– Проблемы есть и немалые.

Раскрыв сумочку, Элизабет, вынула сложенный вдвое лист бумаги.

– Что это?

Беря в руки исписанный непонятными обозначениями документ, удивлённо глянул на француженку Илья.

– Завещание. В документе есть ряд условий, не выполнив я не смогу доказать принадлежность к роду Соколовых.

Повертев в руках листок, Богданов положил тот на стол.

– Но здесь каракули какие-то.

– Завещание закодировано. Бумагу эту три года назад мне отдала мама. За неделю до гибели конверт маме передал отец. К документу прилагалось сопроводительное письмо, в котором говорилось, что к завещанию необходимо подобрать ключ.

– Почему дед или отец не сделали этого сами?

– Про деда ничего сказать не могу. Думаю, тот сознательно не стал расшифровывать завещание, дабы не подводить ни себя, ни сына под подозрение. Не то было время. Тридцатые годы… Повальные аресты, страх перед НКВД…

– А отец?

– С отцом сложнее. Почему на стал расшифровывать, не знаю. Причина могла быть только одна – неувереность в завтрашнем дне.

Богданов задумался: «Всё вроде бы правильно. Завещание прадеда, сопроводительное письмо, дополнительные условия. Всё вокруг ценностей, которые в глаза никто не видел. Стоп! С чего я вдруг решил, что никто не видел? Цифра стоимостью в тридцать миллионов была озвучена? Была. Из чего же то она сотворилась?»

– Неувязочка получается, – произнёс потаённым голосом Илья. – Днём мадам называла цифру – тридцать миллионов евро. Во столько оценивается завещание деда?

– И да, и нет. Исходя из оценок специалистов, цифра должна выглядеть гораздо солиднее.

– Как можно давать оценку, не зная перечня обозначенных в завещании вещей?

– Почему не зная? Ещё как зная!

Выкуренная наполовину сигара выпала из рук Ильи. Потрясённый услышанным, Мачо как мог пытался сообразить, что именно означали слова француженки.

Элизабет же, видя, какое впечатление произвело на Илью признание, не выдержав, прыснула со смеха.

– Я думала, психика у мужчин более устойчива.

Стряхнув с брюк крошки табака, Богданов, взяв в руки листок, ещё раз пробежался взглядом по «иероглифам».

– Тебе удалось расшифровать эту муть?

– Удалось.

– Каким образом?

– Сначала было много – много прочитанных книг, брошюр, статей. Затем месяц борьбы с самой собой. Потом наступило спокойствие, за которым пришло понимание.

Вынув документ, Элизабет ткнула пальцем в одну из верхних строчек, – здесь написано: «Читай и думай не так, как это делает обычный человек».

Элизабет подняла глаза на Богданова: «Ты как читаешь?»

– Как все, с верхней строчки до последней.

– И я также. Население планеты всей как написано, так и читает. Зная это, прадед изменил порядок документа. Он составил его так, что читать требовалось в обратной последовательности, от последней строчки до первой. Причём хитрость была не единственная и не самая лёгкая.

Ткнув повторно пальцем в сопроводительное письмо, Элизабет давала понять – Илья должен последовать её примеру.

– Читай.

«Жизнь подчас складывается так, что правая рука не ведает о том, что делает левая», – прочитав, Богданов поднял глаза на Элизабет.

– В чём прикол?

– В том, что в переводе на обычный язык, данная фраза означает – читай не слева направо, а наоборот.

Оторвав взгляд от бумаги, француженка, не замечая, насколько напряжено лицо Ильи, произнесла: «Стоило понять смысл данной фразы, как момент истины не заставил себя ждать. Был момент, когда казалось, что я вижу лицо прадеда, как тот составляет текст завещания, как кодирует, как вчитывается в каждое написанное им слово. В ту минуту я впервые почувствовала, что разгадка где-то рядом. Правда до этого была бессонная ночь и раздумье над фразой: «Что может быть полезнее для человека, чем видеть себя изнутри?»

Богданов недоумённо пожал плечами.

– И что же?

– Как что? – всплеснула руками Элизабет. – Ты когда-нибудь видел себя изнутри?

– Только снаружи.

– И что ты видел?

– Отражение.

– Именно! Стоя перед зеркалом, ты видел себя, разговаривал, задавал вопросы, сам на них отвечал. В зеркале заключался главный смысл кодировки.

– Хочешь сказать завещание следует читать с последней строчки, справа налево в зеркальном отражении?

– Наконец-то! – выдох француженки был похож на вздох облегчения. – Кодировка завещания имела три защиты. Строки необходимо было составить снизу – вверх, затем переписать их справа – налево и всё это прочитать в зеркальном отражении.

Подняв бокал с коньяком, Элизабет залпом опрокинула остатки содержимого в рот.

Богданов же смотрел на Лемье, как заворожённый. Мысли путались, создавая суматоху.

«Сколько же всё-таки во француженке жизнелюбия! И всё это от причастности к роду Соколовых. Поистине, Элизабет достойна своих предков».

Перехватив взгляд Ильи, Лемье вновь навалилась на сознание Богданова, заставив то окунуться в котёл, в котором до этого приходилось вариться ей одной.

– Когда завещание предстало в первозданном виде, я думала сойду с ума. Танцевала, пела, искала выхода эмоциям, в то время, когда душа была закупорена настолько, что хотелось выть. Тогда-то и пришла мысль – поехать в Петербург, чтобы увидеть построенный прадедом дом.

– И как?

– Поехала. Наплела родителям с три короба и вместо Италии махнула в Россию. Приехала в Петербург, нашла дом. Три дня ходила вокруг, изучая владения, принадлежность к которым предстояло доказать. Помнится, дождь лил как из ведра, люди под зонтиками прячутся, а я, как полоумная, смотрю на табличку с названием улицы и представляю другую, на которой написано: «Особняк этот построил фабрикант, меценат, человек огромной души и безграничной любви к Родине – Андрей Александрович Соколов». Подобное могло быть данью памяти тем, кто стоял у истоков становления новой России».

Взяв в руки бокал, Богданов тем самым демонстрировал согласие с мыслями Элизабет.

– Предлагаю написать письмо в правительство Петербурга. Так, мол, и так, на каждом доме необходимо повесить табличку с именами тех, кто дал жизнь городу.

– А что, и напишу, – надула губы француженка. – Отыщу тайник и напишу.

– Тайник?

Илья непроизвольно дёрнулся, отчего лежащая под рукой бумага съехала в сторону. Дышащее таинственностью прошлое стремилось дожить до настоящего, будто и не бумага то была вовсе, а частица души Андрея Александровича Соколова, того самого, что собственноручно составил и закодировал завещание.

– Да, тайник, – повторила француженка. – Как я уже говорила, Россию прадед покидал не в лучшие времена. Что мог переправил, остальное спрятал.

– С этого момента, пожалуйста, поподробнее, – стараясь не выдавать поразившего его удивления, произнёс Богданов.

– Андрей Александрович, как, впрочем, и все до него живущие, были фанатиками не только собственной фамилии, но и всей России в целом. Мне иногда кажется, что люди эти и жили только для того, чтобы прославить род. В завещании так и написано: «Правнуки мои! Я Андрей Соколов, сын Александра Соколова, обращаюсь к Вам, живущим в двадцать первом столетии. Шаг длинною в сто лет есть ничто по сравнению с вечностью.