Огромный камень упал с души. Мирава шумно вздохнула и устремилась к мужу. Ольрад протянул руки и обнял ее; с налету обхватив его, Мирава прижалась к нему, жадно вдыхая знакомый запах и чувствуя прикосновение бороды ко лбу. Недавние тревоги показались глупыми, от сердца отлегло. Ольрад вернулся, живой и невредимый. Ничего страшного не случилось. Наверное, и все те беды, что ей мерещились только что, вот так же растают без следа. Ведь в мире есть боги, они следят за тем, чтобы все шло по-налаженному. Для того жарятся поросята на Карачун, завиваются Ярилины березки, горят высокие костры, заплетаются Велесовы бороды из спелых колосьев. Глупо думать, что мир, что стоит уже невесть сколько поколений, может вдруг рухнуть из-за чего-то, что случилось за много-много переходов отсюда.

Выяснилось, что Озора была не так уж неправа в своих догадках, встревоживших Мираву.

– Да это Амунд, все никак отпустить меня не хотел, – рассказывал Ольрад в ответ на расспросы жены, почему так долго не возвращался. – На Оку меня уговорил с ним ехать. Я ему: там не наша волость, у них своих князья! А он, мол, ты лучше с ними сговориться сумеешь. Так и ехали: я с отроками впереди, а он с войском за мной, показывался, когда уж люди про них знали. Едва отделался от него, сказал, жена тревожиться будет. И он мне на прощание вот что передал: для жены, сказал.

Из сумочки на поясе Ольрад вынул что-то маленькое, завернутое в лоскут, и подал Мираве. Она развернула и ахнула: это были две серьги из серебра, искусной греческой работы. К тонкой дужке крепилось нечто вроде широкого полумесяцы рожками вверх, а внутри него виднелся тонкий прорезной узор в виде двух птиц, обращенных друг к другу клювами.

– О-о-о! – в изумлении протянула Мирава, разглядывая серебряных птичек.

Амунд плеснецкий щедро заплатил ей за беспокойство и долгое ожидание.

– Знаешь, – она подняла глаза, заблестевшие от слез, – я что подумала?

– Что? – Ольрад улыбнулся, видя, что князь Амунд угодил ей с подарком.

– Эти птицы – как мы с тобой.

Она глубоко вдохнула, не зная, как выразить свои чувства, и немного смущаясь. С тех пор как у них с Ольрадом появилось общее гнездо, она и не мыслила себя без него, не видела никакой иной жизни, кроме как вместе. Кольнуло воспоминание о разговоре с матерью и сестрой: «У судениц мужей не бывает». «Пусть мы всегда будем вместе! – мысленно обратилась она к богам, будто предлагая договор. – Чтобы сидеть в одном гнезде, сколько отпущено веку, а потом вместе уйдем. Не надо мне никаких даров, если одной в гнезде остаться придется». Серьги с двумя небесными птицами показались залогом от судьбы: так и будет.

Ольрад потрепал ее по плечу и вышел – его ждали дела.

В ближайшие несколько дней Ольрада каждый день звали к Ярдару – там собирались старшие оружники, и все хотели послушать про его поездку с Амундом. Мирава тайком гордилась: эта поездка сделала ее мужу много чести и поставила его в один ряд с самыми уважаемыми людьми Тархан-городца, пусть даже он был их вдвое моложе. Это заметили и другие женщины.

– Вот как Ольрад прославился! – как-то сказала ей Озора, когда они столкнулись утром на площадке. – Стал большим человеком: теперь всякий его знает как лучшего друга Амунда и русов из-за Днепра!

Она усмехалась, но Мираве чудилось тайное злорадство в ее веселых светло-голубых глазах.

– Не знаю только, принесет ли ему пользу эта слава… если до хазар дойдет.

– Он не сам русов в друзья выбрал! – напомнила Мирава. – Так пожелали твой брат и твой муж.

– Мой муж ничего такого не желал! Он в этой дружбе добра не видел, и все об этом знают.

– Не наше дело – выбирать, с кем дружить. Ярдар приказал Ольраду ехать, и пусть хазары с него и спрашивают.

Озора на это только дернула бровью, но Мирава понимала: та опять права. Пока Амунд с его войском был здесь, на лугу, Ярдар и даже Хастен признавали необходимость дружить с ним. Но когда зимой приедут за данью хазары, пойдет другой разговор. До зимы далеко, утешала себя Мирава. До тех про все это отодвинется далеко в прошлое, забудется…

Ольрад не так чтобы подружился с Амундом – они друг другу не ровня, – но князь довольно часто с ним беседовал, расспрашивал об этих местах и рассказывал о походе. Однако самое любопытное Ольраду поведал не сам Амунд, а его телохранители, и эту повесть Ольраду потом пришлось пересказать не один раз. Оказывается, Амунд изначально хотел сам возглавить поход объединенного войска руси на сарацин. Грим сын Хельги был тогда еще совсем молод – восемнадцати лет, и до того ни в каких походах не бывал. Амунд, лет на десять его старше, уже опытный воин, к тому же обладатель отцовского стола в Плеснецке, имел больше прав на главенство и не желал ходить в воле вчерашнего отрока. Был назначен жребий, чтобы узнать, кто из двух вождей более угоден богам – Амунд или Грим. Но князь киевский Хельги прибегнул к хитрости: подослал к Амунду свою дочь, Брюнхильд, которая с ласковыми речами опоила его чем-то, из-за чего он захворал и не явился в назначенный час к жребию. «Князь наш тогда сказал: несправедливо, мол, если поход возглавит младший и неопытный, когда рядом есть человек старше и во всех отношениях более достойный, – рассказывал Ольраду не то Лундварь, не то Ельрек (он путал имена этих шестерых здоровяков, отличал только Ольрада, своего тезку). – И что несправедливость ведет к беде, а в долгом походе у судьбы будет время каждому раздать по заслугам. Так оно и случилось. Хельги Хитрый послал с сыном удачу свою, и на три лета ее хватило, а потом вышла она вся. Грим конунг был отважный человек, тут возразить нечего. Он с киянами прикрывал отход, а нам и людям Олава велел отплывать. Тут его хазары и накрыли. А был бы наш князь старшим – прикрывали бы мы, и мы бы все полегли на том клятом берегу, а Грим сын Хельги теперь бы рассказывал тебе все это».

– Видно, князь Амунд – человек очень удачливый, – говорил Ольрад, возвратившись в Тарханов. – Если даже наведенная хворь обратилась ему на пользу, а давний обман и поражение нынешней весной спасли жизнь ему и дружине.

Все кивали, соглашаясь, а Ярдар, слушая это, вновь вспоминал свои мысли об удаче. Попытка достичь успеха путем обмана ударила по самому Хельги. Он дал сыну высшую власть и честь, но заплатить за них пришлось жизнью. Олег киевский утратил удачу, Ярдар все сильнее убеждался в этом. И все с большим нетерпением думал о Заранке и ее обещании. Мысль жениться на ней казалась ему смешной. Но если она и правда сможет приманить к нему удачу, тогда он одолеет все, даже женитьба на неровне не сможет ему повредить. Лишь бы у нее хватило сил исполнить обещанное!

Возможно ли это? Заранка ему казалась то причудливой девчонкой, то юной провидицей, из чьих глаз взирают боги, и он не знал, какому ее облику верить. Волнуясь, он не раз думал поговорить с Миравой – должна ведь старшая сестра знать, на что способна младшая. Но не решался, не хватало духу. А Мирава и сама порой посматривала на него пристально, широко раскрыв свои глубокие, как море, темно-голубые глаза. Она что-то знает. Возможно, ей известно об их уговоре. Но если она молчит, начинать самому не стоит, думал Ярдар, с невозмутимым видом слушая Ольрада. Время придет, истина сама скажется.

Однако всего дней через пять после возвращения Ольрада случилось нечто, отчего мысли о Заранке будто ветром выдуло у Ярдара из головы. Отроки из Честова привезли весть: едут хазары!

Ярдар пришел в изумление – хазары бывали здесь только зимой, когда приходила пора собирать дань, – но сразу поверил: их в Веденецкой волости знали достаточно хорошо, чтобы ни с кем не спутать.

– Много их? – спросил он, не зная, на что подумать.

Мелькнула мысль: это войско хакана, высланное вдогонку за Амундом. Пробил холодный пот: далекое боище, вчера бывшее страшноватым сказанием из-за края света, превращалось в ужасную быль.

– Сам Азар-тархан, – сообщил юный гонец, – и полусотня его.