Никто не спорил: месть за оскорбление и лишение данников выглядела достоверной.

– Зачем хазарам самим до Киева ходить? – посмеивался Безлет. – Они держава старая, мудрая, выждать умеют! Выждали, пока Хельги сам к ним пришел! Сына послал! А и пришел бы – нельзя и ему без хазар! Вот он теперь, в Киеве сидя, дождется добрых вестей!

Избавившись от тревоги за себя, в Тархан-городце обрадовались этой победе своих владык. Крепнущая мощь киевского князя внушала тревогу всем соседям. Иной раз даже поговаривали, как бы он, после радимичей, не пошел и на Оку с притоками, желая, мол, забрать в руки всю Славянскую реку. Случись это, Веденецкая волость оказалась бы первой на пути захватчиков. Теперь эта опасность исчезла – хазары разбили киевских русов, пал их старший вождь! День ото дня крепло ощущение большой победы Итиля над Киевом. Сам Хельги остался без наследника! Казалось, еще немного, и вся его власть рухнет, собранные земли рассеются, вернутся под власть хазар – не только радимичи и северяне, но и сами поляне.

– То когда еще будет! – ворчал старый Хельв за столом у Ольрада. – Да и будет ли? А вот мы горя хлебнем полным ковшом, и прямо сейчас! Торгового мира нет – пусть Недозор с Докучаем кланяются своим гривнам за переволоки[13]! Не будет купцов, не будет и гривен! Вот мы с тобой кому будем свой товар сбывать? А не будет торговли – хазарам зачем мы все здесь? И мы тут, в Тархан-городце, ни белки от них не увидим!

– Глядишь, помирятся, – отвечал Ольрад, всегда склонный надеяться на лучшее. – Без торгового мира всем худо: хазары без куниц останутся, кияне без серебра… Понимать же должны.

– Ты, дренг, молод еще, вот и мнишь, будто люди головой думают! – Хельв постучал себя по морщинистому лбу. – А они думают… – он покосился на Мираву у стола, – тем местом, на коем сидят! Бывает, со злобы и упрямства дурного сами себе таких бед наделают, что ни один самый лютый ворог не сумеет!

Ярдар тоже понимал, что прекращение торговли через Упу им ничего хорошего не обещает, но куда сильнее его мысли притягивало иное. Человек молодой, он всегда прикидывал, как то или иное событие может помочь его собственному прославлению. А сейчас, по мере того как мысль о случившемся на реке Итиль утверждалась в сознании, расцветала и другая – о нем самом. Киевский князь, которого на языке русов называли Хельги инн Витри – Хельги Хитрый, а у славян Олег Вещий, много лет славился как человек мудрый и очень удачливый. Он был одарен удачей – той божественной силой, что оборачивает все дела человека к его пользе, дарит славу и богатство, которые привлекают к нему самых отважных и могучих людей, а те в свой черед увеличивают его славу и богатство. Много лет все так и было. Но сейчас, мало что не на глазах, Олег киевский свою прославленную удачу утратил. Его люди были разбиты, он лишился лучшей части дружины и, главное, сына и наследника. В Тархан-городце пытались припомнить, есть ли у Ольга другие сыновья. Было известно, что двоих сыновей он потерял ранее, в борьбе за земли и в походе на греков, но остались ли еще? Об этом никто не знал, и общее мнение склонялось к тому, что Грим был его третьим и последним сыном. А уж если судьба отнимает у человека троих наследников и оставляет под старость бездетным, такого человека удачливым не назовешь!

С далекого севера предки руси принесли сказания о норнах – девах судьбы. Сходным образом их представляли и славяне, но Ярдар, думая об удаче, представлял себе птицу с широкими крыльями, пылающую, будто золото. Много лет она вилась над Хельги киевским, но пришел час – и она оставила его. Сам ли он совершил промашку, уронил честь, нарушил обет, божественная ли воля лишила его удачи – не узнать, да и какая разница. Пламенеющая птица-удача покинула прежнего любимца и свободно реет в высоких небесах. Кого она теперь изберет, к кому сядет на плечо? Сердце билось от этой мысли. А что если настал его час? Приманить бы эту птицу… и как знать, не станет ли имя Ярдара сына Ёкуля таким же славным, как сейчас имя Хельги киевского? Ведь если кто-то теряет власть, кто-то неизбежно ее подбирает, иначе не водится.

По сторонам тропы раскинулось целое поле пышной Перун-травы[14]. Вдруг зеленые упругие хвосты впереди сильно закачались, и Ярдар придержал коня. На тропу выбежал кабан – точнее, молодая лесная свинья – с гладкой темно-бурой тушей, мохнатыми торчащими ушами. В эту пору за свиньей обычно следует пяток, а то и десяток поросят с полосатыми гладкими боками, но эта была одна. Увидев человека, она не обратилась в бегство, а напротив, приблизилась к нему, тянула морду, двигая рылом, будто ожидала угощения. Сквозь верхушки берез на тропу проникал пятнами солнечный свет, и от них шкура свиньи слегка золотилась.

– Мышка! – воскликнул Ярдар, узнав ее. – Одна бродишь? – Он огляделся, но поросят не увидел. – Холостая зимой осталась, не нашелся тебе женишок?

– Нам и без женишков славно! – ответил ему женский голос, и Ярдар вздрогнул.

Другой бы подумал, что свинья заговорила по-человечески, но Ярдар лишь живо огляделся с коня.

– Где ты? – крикнул он, стараясь не показать беспокойства.

Однако морозом слегка продрало по спине. Свинья тыкалась рылом ему в башмак и дергала хвостиком, а голос отвечал ему из зарослей, будто вовсе не имел тела.

– Заранка, ты? Не шали, покажись! – строго потребовал Ярдар.

Жутко слышать в лесу голос ниоткуда, пусть даже знакомый. Таким доверять нельзя: кое-что ты про них, может, и знаешь, да все ли?

Наконец из-за ствола появилась женская фигура: девушка лет пятнадцати, одетая лишь в белую рубаху с красным пояском и темную повседневную поневу. В золотисто-рыжих волосах от висков были заплетены две тонкие косы, проходящие через затылок и уже там вливавшиеся в длинную косу. Очелье из тканой тесьмы, небольшие серебряные колечки, вплетенные в тонкие косы, только и давали знать, что эта дева – человеческого рода. Колечки с пятью лучами, отлитые из серебра, были работы Ольрада, и хотя бы это привязывало лесную деву к чему-то понятному и знакомому.

Не приближаясь, девушка остановилась у березы. Пышные волны Перун-травы укрывали ее ноги, усиливая чувство, будто сама она – лишь морок, парящий над землей, сотканный из солнечных бликов на лесной зелени, из духа влажной лесной земли и нагретой хвои. От тени ветвей ее сорочка казалась зеленоватой.

Ярдар помедлил, ожидая, не поклонится ли она. Не он ли господин всей Веденецкой волости, которому даже старики из прочих весей и городцов кланяются первыми? Но девушка лишь чуть встрепенулась, и показалось, что сейчас она исчезнет так же быстро, как появилась. Желая удержать ее, Ярдар сдался и крикнул:

– Будь жива, девица.

– Будь жив, воевода, – отчасти неохотно откликнулась девушка, будто к этому приветствию ее вынудили.

Ярдар еще подождал, но она стояла, прижавшись к березе, и всем видом выражая, что так же неспособна кланяться, как дерево.

– Я к твоей матери, – несколько надменно сказал Ярдар. – С делом. Дома она?

Девушка покачала головой, даже слегка сжала губы, будто отказываясь отвечать.

– А где? Надолго ушла?

– Надолго.

– Заранка! – Ярдар начала терять терпение. – Говори толком! Где она?

– Хотен за ней прислал, – с той же неохотой разомкнув уста, ответствовала упрямая девица.

– На что она ему?

– Рожают у них. Младенца принимать, судениц к нему зазывать… Мужика в долбушке прислал. Раньше завтрашнего дня не ждем ее домой.

– Тьфу ты, задергай тя волк! – вполголоса выбранился Ярдар.

– А тебе что за дело до нее? – осведомилась девица, пытливо глядя на него. – Твоя судьба на веретене давно, а новых чад тебе не послано вроде… или как?

Она склонила набок голову, и в ее узких глазах отражалось насмешливое любопытство.

– Тебе почем знать? – с досадой отозвался Ярдар.

Он не знал, на что решиться. Развернуть коня и тронуться восвояси? А завтра или через день ехать снова? Глупо было проскакать почти десять верст и с последней версты возвращаться несолоно хлебавши. Да и Заранка… Казалось бы, девчонка, мышь лесная, перед ним, воеводой, ничто… Но при ней всякого переполняло чувство, будто где-то рядом – иные силы, выше человеческих.