Русов здесь видели каждое лето и не путали с другими.

– А вот так и приняли! – Ольрад засмеялся. – Ты бы их увидела – тоже бы подумала… скоро увидишь!

– Где они?

– Идут за нами. Ярдар зазвал их князя погостить.

– А кто их князь? – За три года Мирава позабыла, кто возглавлял то войско. – Сын Олега киевского, да?

– Нет, – Ольрад слегка переменился в лице. – Олегов сын погиб. Они сказали. Их теперь ведет князь Амунд из Плеснецка.

– Это где? – Такого города Мирава не знала.

– За Днепром где-то! – Ольрад махнул рукой в невообразимую даль. – Но там, сказывают, тоже русы сидят и свое княжение имеют, и вот это их князь и есть. Неужели не помнишь Амунда? Он ростом с избу.

Великана-князя Мирава помнила: он был такого роста, что плечи иных мужчин были ниже его пояса, а маковки у подмышки. Но увидеть его снова ей удалось не сразу. Уже к ночи, пока длился долгий светлый вечер, русская дружина прибыла к Тархан-городцу и раскинула стан на дальнем лугу. Из городца были видны лишь крайние вежи, дым костров и смутные фигурки, идущие из леса с охапками сушняка. Сам Ярдар не знал точно, сколько там людей – более полутора тысяч, как сообщил ему князь Амунд. А значит, в пять-шесть раз больше, чем жило в Тархан-городце, считая жен, детей и стариков. Такая близость чужого войска не даст спокойно спать, даже если оно враждебных намерений не имеет. Амунд заверил в этом Ярдара, когда они встретились на реке за переход отсюда, и обещал Веденецкой волости безопасность, если здешние жители не тронут русов. Да и кто бы захотел их тронуть! Но более Ярдар и дружина пока ничего не знали, и всех томило любопытство. Ведь два лета назад на Дон прошло куда более крупное войско, и вождей высокого рода в нем было больше. Где же остальные? Неужели три четверти ушедших так и сгинули за морем?

– Да они не зря сходили-то, – делились оружники, видевшие волынских русов вблизи. – Их с чего Велемер за бохмитов-то принял – они все в бохмитском платье, в багдадских кафтанах шелковых!

– Прям уж все! – усомнился Хельв. – Полторы тыщи в багдадских кафтанах! Да их, поди, в самом Багдаде столько нет!

– Сходи, старинушка, погляди! – Небрега потыкал пальцем через плечо, в сторону бужанского стана. – А они еще загорели все, что твои караваи ржаные! На вид бохмиты и есть, а поговорить, расспросить, что за люди да откуда, в Честове не посмели, знать!

– Да и лодьи не пустые у них! – подхватывали другие.

– Я у одного сам серебряную чашу видел! Вот такая! – Братила показал руками.

– А запястья у всех! И гривны!

На другой же день Ярдар, посовещавшись с матерью и Хастеном, решил устроить пир для князя Амунда. С приглашением был отправлен Ольрад, как человек видный и красноречивый. Мирава достала ему хазарский праздничный кафтан из беленого льна, отделанный полосками красного шелка, с золочеными пуговками на левой стороне груди, крытую голубым шелком шапку. Может, эти русы и одеты все в гурганские кафтаны по пятьдесят шелягов, но пусть не думают, что здесь, в Тархан-городце, живет чащоба домотканная!

Мирава и радовалась, что именно Ольрад выбран послом к настоящему князю дальних земель, и немного тревожилась. Но гнала прочь эти мысли, видя, что Ольрад ничуть не встревожен, а напротив, весело улыбается, предвкушая любопытные встречи и знакомства.

С ним были посланы еще десять отроков помоложе и даже стяг Ярдара – в знак того, что посланец выполняет поручение воеводы. Все были хорошо одеты, тщательно причесаны, подпоясаны кожаными поясами с литыми хазарскими и варяжскими пряжками. Оружия никто с собой не брал. Вместе с другими Мирава вышла на вал посмотреть, как Ольрад отправляется в недолгий путь. Возглавлял шествие отрок Ждан с дудельным рогом, потом Ольрад, ради важности верхом на Веприке, за ним Лемтур, сын Риманты, нес стяг, остальные по трое в ряд шагали позади. Мирава поджала губы, чтобы не улыбаться: сейчас Ольрад никакому князю не уступил бы, как ей подумалось.

Звуком рога давая знать о появлении посольства, тархановцы вступили в русский стан. Большого впечатления их прибытие не произвело. Русы занимались своими делами: кто сидел у костров, где в котлах что-то варилось, кто плескался в реке, кто стирал одежду, а большинство просто спало под пологами шатров и шалашей или в тени кустов на опушке. Эти люди пришли из-за дальнего моря, они провели в дороге уже почти три лета, зачастую – сражаясь, и ни Веденецкая волость, ни ее жители им не казались любопытными. Сами тархановцы тоже привыкли видеть у своего порога самых разных людей, но эти были особенными. Даже сквозь ленивое безразличие чувствовалось, насколько опасны могут быть эти люди. В самих их лицах угадывалось нечто чуждое – чуждое мирному и размеренному домашнему укладу, постоянная готовность к столкновению, к защите или нападению. Все это были крепкие мужчины, жилистые, ловкие, отмеченные шрамами, более свежими или уже старыми. Больше всего Ольраду не нравились их глаза – спокойные, сосредоточенные и безжалостные. Улыбаясь им, он и сам не терял бдительности. Это было все равно что идти сквозь стаю сытых волков: вроде бы у них нет причин на тебя наброситься, но хищник и есть хищник, при нем не зевай, а лучше – убирайся восвояси… Эти люди жили вне законов и правил, у них действовали одни законы – их собственные, только для себя. И все это делало их чужаками из чужаков – неподвластный дому становится обитателем Той Стороны, опасным, как живой мертвец.

Однако встретили посланцев мирно и проводили к огромному шатру, где отдыхал с дороги князь Амунд. Когда-то этот шатер, сшитый из плотной шерсти, был белым, но за годы похода приобрел серо-бурый цвет, на ткани виднелись заплаты из чего попало, грязные пятна и даже подпалины. От него веяло плесенью, и Ольрад мельком подумал, что постоять на жарком солнце ему пойдет на пользу не меньше, чем его хозяину.

Амунд лежал на груде сена, принесенной с луга и покрытой персидским ковром. При виде гостя он лишь приподнялся на локте и кивнул. Убранство шатра составляли разложенные по земле кошмы и ковры, у стен стояли большие деревянные лари, запертые на настоящий кованый замок. Бросив на них взгляд мельком, Ольрад оценил хорошую работу: надежные петли, ручки и сами замки. Подумал, что в них-то и хранится княжеская добыча. И тут же увидел ее: на кошмах стояли несколько серебряных узорных чаш и блюд, даже с позолотой, а среди них удивительный сосуд из светлого серебра – круглый, на подставке, похожей на перевернутую чашу, и с длинным узким носиком. На боках его, на позолоченном поле, вычеканены были изображения людей, всадников, хищных птиц. Отчаянно хотелось рассмотреть получше такую дивную работу – даже у Ярдара не было ничего столь роскошного. На кошмах раскинулись четверо здоровяков, видимо, телохранителей, и каждый, в самом деле, был в гурганском кафтане, распахнутом из-за жары. Сорочек под кафтанами не имелось, что придавало этой роскоши диковатый вид.

Но все это Ольрад оценил лишь мельком – сильнее всего взгляд притягивал хозяин шатра. Даже когда он лежал, было заметно, насколько он превосходит обычных людей – в нем было четыре локтя росту. Длинное лицо с резкими чертами и сломанным, искривленным носом, густые черные брови, резкие морщины на щеках, заросших русой бородой, придавали ему вид почти нечеловеческий. Так мог бы выглядеть Лесной Хозяин, прими он облик чего-то среднего между деревом и человеком. На нем тоже был кафтан из светлого шелка в мелкий бледный узор, не самого свежего вида и расстегнутый. Среди темных волос на обнаженной груди виднелась серебряная пластинка, покрытая руническими знаками. В этих знаках Ольрад не разбирался, но обратил внимание, что пластинка и плетеная цепь совсем почернели: это означало, что немало зла оберег принял в себя, чтобы не допустить к владельцу.

Требовалось крепкое сердце, чтобы не растеряться перед этим волотом, но Ольрад быстро взял себя в руки и почтительно поклонился.

– Будь цел, князь Амунд! – по-славянски начал он. Было сомнение, понимает ли этот язык князь западной руси, но его языком Ольрад владел слишком плохо. – От воевод наших, Ярдара и Хастена, прислан я с поклоном и речью к тебе, а зовут меня Ольрад, Ратияров сын.