Должны были, но почему-то не облегчали.

Соня ненавидела домашнее хозяйство. Вся эта техника пылилась без дела, разве что робот-пылесос давился Лесиными носками и травился куклами, пазлами, а потом и всякими слаймами. В раковине громоздилась куча немытой посуды, на каменной столешнице покрывался плесенью кусок трижды размороженной мраморной говядины, а в холодильнике догнивала банка открытого в прошлом году горошка.

В ванной творился армагеддон: куча тряпок, непарных носков и протертых на коленях детских колготок перемешалась со снятыми еще в сентябре летними шторами. Снять их Соня сумела самостоятельно в редком порыве любви к своему жилищу (стоило признать, что за три года некогда золотистые шторы почернели и пожухли), а плотные, зимние, потом вешал среди ночи Борис, чертыхаясь сквозь зубы. На сей подвиг у Сони сил уже не хватило.

Зато унитаз она мыла через день – ей так нравилось. Так что не совсем уж она и засранка безрукая.

Разумеется, Бориса, вкалывающего по двенадцать часов шесть дней в неделю умение и желание жены вести домашнее хозяйство совершенно не устраивали. Если первые годы после рождения Леси он закрывал глаза на бардак и даже пытался хоть как-то Соне помочь, то в последнее время все чаще устраивал омерзительные скандалы. Ему хотелось возвращаться в чистый дом, пахнущий домашней едой. Но вместо этого он вдыхал запахи растворителей для красок и поскальзывался на разбросанных восковых мелках.

Ибо Соня была художницей и, к несчастью, художницей талантливой.

Творческие люди вообще немного не от мира сего, а Соню и вовсе близкая вся родня считала, мягко говоря, странной. Нормальная женщина должна заботиться о муже и ребенке. Нормальной женщине не сложно раз в день загрузить посудомоечную машину. Нормальная женщина умеет хотя бы пожарить яйца и сварить простой суп. Нормальная женщина иногда моет полы и даже выносит мусор.

Беда в том, что Соня нормальной не была никогда.

Да, она легко окончила школу с серебряной медалью, параллельно получив диплом в художке, так же просто поступила в институт и училась там, совершенно не напрягаясь. Даже технические специальности давались ей без труда. Красный диплом, предложение работы от нескольких фирм, но Соня предпочла выйти замуж и родить ребенка.

И, конечно, рисовать.

Когда она спросила у счастливого Бориса, можно ли ей раскрасить белые стены будущей детской комнаты, он не возражал. Все что угодно: беременным ведь нужно уступать? Даже хвалил, гордился ее успехами. Спустя несколько лет позволил Соне записаться на летние пленэры. Радовался вместе с ней, когда ее картины взяли на выставку.

А потом, после очередного безобразного скандала по поводу немытой посуды и пиццы на ужин, все ее картины пропали. Борис заявил, что довольно с него ненормальной жены. Больше Соня ерундой заниматься не будет, пока не научится быть взрослой и адекватной женщиной. Вот начнет прибираться и готовить, вот наступит в доме чистота и порядок – тогда можно будет и о хобби поговорить.

В тот день отчаянно рыдающая Соня подала заявление на развод через сайт Госуслуги.

На завтрак, как обычно, девочки выползли поздно, к самому его завершению. Пока проснулись, пока оделись, пока искали книгу, засунутую Лесей зачем-то в сумку (наверное, за компанию с несвежими носками). Столовая была почти пуста, каша остыла, кофе в кофемашине закончился. Ничего нового, все как обычно. Зато тишина и простор вокруг, никто не ноет, не чавкает и не скребет стульями по полу.

Впрочем, Соня с утра много есть не могла, довольствовалась чашкой чая и булкой. Зато Леся, в предвкушении прогулки, лопала как не в себя. И кашу всю съела холодную, и булку, и чай с четырьмя кусочками сахара выпила. Торопилась, вертела головой, высматривая Эндриса. Но тот, конечно, уже позавтракал и давно, а Соня довольная и спокойная малодушно радовалась привычному уже одиночеству.

Зато после завтрака их, конечно, ждали сани с лошадью и господин Эндрис. Прибалт был в лыжном костюме и шапке с помпоном, отчего сразу показался Соне совсем юным мальчишкой. Впрочем, мужчины ее теперь интересовали мало, а вот лошадь…

Лошадка, запряженная в сани, была чудо как хороша. Маленькая, толстенькая, мохноногая, у Сони она вызвала настоящий восторг. И масть ей понравилась: серая словно мышь, и заплетенная в косички грива, и явно сытая морда с философским на ней выражением. Было видно, что животное любимо и ухожено.

Сани были стилизованы не то под старину, не то под русский стиль: ярко-красные с золотыми цветами под хохлому, нестерпимо сияющие лаком, с мягкими кожаными сидениями. Места, действительно, было три: два “пассажирских” и одно рядом с извозчиком. Кучером. Ямщиком. Или как там раньше называли водителя лошади?

Леся деловито забралась назад и потянула за собой слегка растерявшегося их негаданного спутника.

– Мне кажется, дамам положено ездить на самых удобных местах. Я ведь как бы… не самая главная дама?

– Мама не обидится, – заверила его Леся. – К тому же ее сзади обычно укачивает.

Соня сомневалась, что в санях может укачать, но спорить с дочерью не стала. Во-первых, это было совершенно бесполезно. А во-вторых, так даже и лучше. Будет возможность просто помолчать.

Кучер (будем пока называть его так) оглянулся, велел “девочке не прыгать на сиденьи”, повел аккуратно вожжами, и они тронулись плавно. Не так, как на снегоходе, а медленно и степенно, разгоняясь, конечно, но вовсе не мчась быстрее ветра.

Лес был очень красив и невероятно тих. Только какие-то крупные, яркие птицы с длинными клювами соскальзывали с ветвей, взмахом крыльев срывая с них крупные хлопья пушистого снега. Да они, незваные посетители этого храма зимы, разрезали воздух своими голосами.

– Мама, смотри, белка, настоящая белка, – взвизгнула Леся, подпрыгивая от восторга. – Андрис, ты видел? Ой, а зайцы тут есть? А серые волки?

Соня почувствовала, что ледяное оцепенение, сковывавшее ее последние недели, словно растрескалось, осыпалось с нее льдинками. Она уже и забыла, когда была настолько счастлива – искренне и полномасштабно. Хохотала, откидывая голову назад, ловила снежинки языком, подставляла разрумянившееся лицо зимнему ветру. Погода была великолепная: пронзительно-голубое небо, яркое солнце, хрустящий и искристый снег. Если бы она умела снова рисовать, она бы изобразила весь этот день бокалом шампанского. Внизу – золотое солнце и пузырьки, сверху – белая пена снега, а по ней сани. И бубенцы на дуге лошади непременно звенят.

Ей все нравилось: и сосны с елями, опустившие под грузом снежного покрывала пушистые лапы свои, и прыгающие по веткам белки, и Эндрис, взявший на себя беседу с Лесей и разговаривающий с чужим совершенно ребенком так терпеливо, серьезно и обстоятельно.

Порой Соне с дочерью было неимоверно тяжело. Непонятно даже было, кто из них старше и кто за кого отвечает. Обычно именно Леся была занудлива и серьезна, а легкомысленная мать ее уже не знала ответов на добрую половину детских вопросов. Сейчас же дочь нашла себе новую жертву и донимала ее:

– Андрис, а ты что, правда, веришь в деда Мороза?

– Конечно. Вера – штука особенная. Если бы ты спросила, могу ли я доказать существование Деда Мороза, я бы ответил, что нет. Но верю. Так понятнее?

Девочка крепко задумалась.

– Да. Но ты же ведь умный. Почему не проверил?

Соня даже не удержалась и оглянулась назад.

Эндрис молча смеялся одними глазами. Как у него так получалось? Причем в целом у него вид был серьезный и даже решительный. Соне бы такие мимические способности, а то у нее на лице вечно все мысли написаны крупными буквами.

– А ты можешь все-все проверить? И получается? Давно ли ты побывала в

Канберре, как там столица Австралии, стоит? А вдруг ее не существует, Австралии этой, я как-то уже сомневаюсь.

Леся насупилась. Соня дернулась было на помощь дочери, но встретилась взглядом с мужчиной и осеклась. Он словно просил потерпеть и заверял однозначно: справится. Странно как. Никогда еще Соня не понимала мужских взглядов. Вообще все мужчины были для нее книгой с картинками. На китайском языке.