Дело не в том, чтобы защитить ее после смерти.

Не совсем.

Я знала, что если выйду из этого темного пространства, пока они еще здесь, моя жизнь закончится. Мне бы не пришлось узнать, каково это — жить без мамы, мне бы никогда не пришлось беспокоиться о неопределенности жизни, если бы они убили меня.

Дело не в том, что я не хочу жить в мире без нее.

— Ты заставила меня истекать кровью. — Его голос прокатывается по моей коже, как огонь, и обжигает. В его тоне звучит шок, как будто мысль о том, что кто-то может причинить ему боль, настолько необычна.

— Что ты... — Я смотрю вниз на ее лицо, бледное, безжизненное, но все такое же прекрасное. Вот только я не вижу ее глаз. Они закрыты двумя одинаковыми монетами, защищающими меня от зеленых радужек, которые я так хорошо знаю — моих глаз. — Что ты с ней сделал?

— Ты заставила меня истекать кровью, — повторяет он снова. Неужели он думает, что неуязвим? Неужели его отец убедил его в том, что они в некотором роде божественны и только они способны убивать других?

Я смотрю на него: он сидит на земле в нескольких футах от меня, вытянув пальцы в лунном свете, и пристально смотрит на кровь, покрывающую его пальцы. Кровь течет с его губ, стекает по подбородку и капает на ткань его свитера.

— Что ты с ней сделал! — На этот раз мой голос звучит громче. Я теряю терпение и способность заботиться о том, кто услышит мой крик. В том числе и его отец.

Ему требуется лишь доля секунды, чтобы отреагировать, и этого времени мне не хватает, чтобы отстраниться. Его рука протягивается и обвивается вокруг моего запястья, притягивая меня к себе на пол и я закрываю глаза, ожидая, что боль от удара об пол эхом отдастся в моих костях, но этого не происходит.

Зато я чувствую, как его холодная рука обхватывает мою спину, как он заключает мое тело в свои объятия. Он осторожно кладет меня на пол, при этом его тело частично лежит на мне, а частично — на полу рядом со мной, чтобы его вес не раздавил меня.

Мои глаза расширяются, когда одна из его рук зажимает мне рот, чтобы я замолчала. Его запах атакует меня со всех сторон. Темный, глубокий, древесный. Как в лесу после дождя.

Это как-то успокаивает меня и напоминает мне о высоких деревьях и счастье, которое я испытывала в лесу. Мое последнее чувство покоя. Потому что это тот самый момент, ради которого он пришел сюда. Чтобы убить меня. Маятник смерти качается все ближе и ближе ко мне с каждой секундой, что мы лежим здесь.

Слезы возвращаются, и я чувствую, как они скатываются по лицу. Хотя мой разум принял эту судьбу, мое решение никогда больше не покидать эту комнату, умереть рядом с матерью, мое сердце не приняло этого.

Мое сердце отказывается принять это. Оно так сильно бьется в моей груди, что мальчик, посланный убить меня, чувствует это — он должен чувствовать.

Я наклоняю голову и смотрю на маму. Боль проникает в мою душу, и мне кажется, что я переживаю каждую ножевую рану, пока лежу здесь и смотрю на нее. Хотелось бы, чтобы она повернула голову и встретилась с моими глазами. Хотелось бы еще раз увидеть ее улыбку или услышать, как она произносит мое имя. Мое тело сотрясается от слез, и я слышу свои приглушенные крики.

Я не могу дышать.

Я не могу дышать.

— Не смотри на нее.

Я игнорирую его, что только заставляет его прижать руку к моему рту немного сильнее, пытаясь привлечь мое внимание.

— Не смотри на нее, — шепчет он снова, его дыхание леденеет на моей теплой коже. Он придвинулся так близко, что я чувствую каждый выдох из его носа. — Смотри на меня.

Смотреть на него?

— Скарлетт. — Мое имя вылетает из его рта, как вода, жидкая и гладкая. — Посмотри на меня. — Я чувствую, как эта струна тянет меня.

Нить, которую он держит в руках и которая каким-то образом обвилась вокруг моего нутра. Она тянет, тянет, тянет, пока я не поддаюсь и не отвожу взгляд от ее трупа.

Встретиться с его глазами — все равно, что нырнуть сквозь толщу чистого льда. Они невероятно светлые, голубые, как замерзшие воды Аляски. Смотреть в них — все равно что жевать мятную жвачку и делать вдох. Это ощущение настолько холодное, что выбивает весь воздух из груди.

Он не отводит взгляд от меня, ни на секунду, даже когда отнимает руку от моего рта и я начинаю говорить.

— Ты собираешься убить меня? — говорю я, чувствуя, как мороз пробирает мои легкие. — Ты собираешься, не так ли? Так почему бы тебе просто не сделать это? Просто покончить с этим, я имею в виду...

— Это монеты. — Он прерывает мой бред, прежде чем я успеваю начать, кивая головой в сторону моей матери. — Я положил монеты ей на глаза. Вот что я с ней сделал.

— Что...

— Ты спросила меня, что я с ней сделал. Я просто сказал тебе.

Я смотрю на него с пустым выражением лица, пытаясь понять, какое отношение это имеет к тому, что он убил меня. Почему, сказав мне это, я могу остановить неизбежное, но я не могу не спросить.

— Почему? — Я дышу, чувствуя, как мое сердце замедляется, а тяжесть в груди уменьшается настолько, что я понимаю, что не задыхаюсь.

— Они... — Он запнулся, и это выглядит так странно на нем, как будто спотыкаться на словах — не обычное дело. — Монеты — это плата, используемая для переправки мертвых в следующую жизнь. Это гарантирует безопасный переход через реку Стикс и гарантирует, что душа благополучно попадет в загробный мир.

Чувство тепла проникает сквозь холод, в который он меня окутал. Маленький кусочек тепла проникает между нами и заставляет мои глаза смягчиться. Мои брови сошлись.

Зачем ему делать что-то такое... приятное?

Если его работа, когда он попал сюда, заключалась в том, чтобы следовать по стопам своего чудовищного отца, то почему он из кожи вон лезет, чтобы успокоить мертвых?

— Я…

Скрипят половицы, и звук тяжелых шагов рикошетом отражается от стен коридора. Паника снова захлестывает мой организм, и тот кусочек спокойствия, который на мгновение проник в меня, теперь исчез.

— Ты собираешься убить меня? — спрашиваю я снова с большей настойчивостью в голосе, когда его отец подходит к спальне. Если мне суждено умереть, если кто-то из них собирается убить меня, я хочу, чтобы это был он.

Этот мальчик.

Безымянный мальчик, который пожелал моей матери безопасного перехода в ту загробную жизнь, которая нас ожидает. Я хочу, чтобы именно он забрал мой последний вздох, как он посчитает нужным. Если кто и заслуживает того, чтобы убить меня сегодня, так это он.

Он смотрит на меня, в его глазах плещутся эмоции, которые я не могу расшифровать, но они исчезает, когда шаги становятся ближе.

— Нет. — Он гримасничает, и я могу сказать, что ему не нравится этот ответ. Как будто он хочет сказать «да», как будто он хочет убить меня. — Но если ты не вернешься в шкаф, это сделает мой отец.

Моя голова яростно трясется. — Я не хочу возвращаться туда. Я не хочу прятаться.

Его ноздри раздуваются, и раздражение льется из него, как вода из протекающего крана.

— Неважно, что ты..., — дышит он мне в лицо. — Ты должна спрятаться. Вернись в чулан, молчи и не издавай ни звука, не дыши. Будь призраком. Ты не хочешь умирать, не так.

С легкостью он поднимает меня с земли, как будто я ничего не вешу, поддерживает меня, прежде чем снова посмотреть мне в глаза и убедиться, что я встречаю его взгляд.

— Будь призраком, Скарлетт. Не позволяй ему видеть тебя, никогда.

Я не могу сдержать вопрос, который вырывается из моего рта, прилив эмоций, которые атакуют меня все сразу.

— Если я стану призраком, как ты меня найдёшь? — В нем есть что-то пугающее. Что-то нетронутое и непредсказуемое, что кажется опасным, но пока я лежу на полу, смотрю на него даже в этой ужасной ситуации, он заставляет меня чувствовать себя в безопасности.

В нем есть нечто большее, чем то, что я воспринимала на поверхности, то, что я мельком увидела, и этот взгляд кажется единственным, что привязывает меня к жизни.