В Пондероз Спрингс есть место только для такого количества зла. Если ты не уйдешь сейчас, тебе не выбраться живым. Уходи, пока я не забрал все, что у тебя осталось.

— X

Что это, черт возьми, такое? Милые обманщицы? Неужели мы уже прибегли к анонимным угрозам? Алистеру это понравится, так же как Руку понравится поджигать его.

Я насмехаюсь, как раз перед тем, как слышу щелчки каблуков по паркету, поднимаю глаза и вижу, что Мэй отдыхает у двери, собираясь уходить.

— Ты знаешь, что мне не нравится говорить о них. Не могла бы ты перестать ранить свои чувства, вспоминая?

Суровость в моем тоне — это больше, чем я хотел; слова, однако, правдивы. Но я все еще сожалею, что сказал их ей, когда знаю, что у нее нет никаких дурных намерений.

— Я не это имела в виду.

— Да. Не извиняйся из-за меня. Ты достаточно мужественный человек, чтобы сказать их. По крайней мере, признайся в этом.

Ухмылка появляется на моих губах, зная, что мой остроумный язык исходит от женщины, стоящей передо мной.

— Мы...

— Знаешь, почему ты так любишь фортепиано? — Мэй прерывает меня, скрестив руки перед грудью. Мне не нужно смотреть, чтобы понять, что сейчас она смотрит на меня с укором: Не разговаривай со мной, мальчик.

— Потому что для этого нужна структура и талант, а я ими обладаю в высшей степени, — говорю я с легкой насмешкой. — Это дословно от моего учителя музыки, если ты забыла.

Мэй дарит мне усталую ухмылку. Она знает, что я даю такую же реакцию каждый раз, когда она пытается ввернуть в разговор о любом из моих родителей.

Один — это пятно, которое я хотел бы забыть, а другой — незнакомец.

Ни тот, ни другой больше не имеют надо мной власти.

— Кроме твоей очаровательной самоуверенности, — укоряет она. — Талия включала в доме классическую музыку. Она звучала в коридорах днем и ночью. В молодости она была балериной. Тебе было всего два года, когда она усадила тебя на скамейку играть.

Ухмылка, которую я когда-то носил, исчезла, так как резкое сжатие охватило мое нутро. Холод, которого я никогда раньше не знал, поселился в моих плечах, пока я пытался перебрать в уме все, что я думаю, чтобы найти в этом правду, но ничего не нашел.

— Хочешь ли ты признать это или не помнишь, это не имеет значения, — говорит она. — Ты должен благодарить ее за свой талант и желание играть. Каждый день я наблюдаю, как ты все больше и больше становишься похожим на нее. Мне бы хотелось думать, что ей бы понравился человек, которым ты стал, Александр.

— Почему-то мне кажется, что это ложь, Мэй, — говорю я, зная, что ни одна мать не сможет полюбить сына, который сделал то, что сделал я. То, что я жажду сделать.

— Я все еще люблю твоего отца, — говорит она. — Мы любим своих детей, несмотря на все плохое. Каждый день я оплакиваю потерю моего маленького мальчика. Мне больно знать, что он сделал, но я все равно люблю его.

Щелчок закрывающейся двери эхом отдается в моей груди, снова поглощенный тишиной, как всегда, оставляя меня размышлять о том, не является ли игра на пианино просто погоней моего разума за матерью, которую я никогда не знал и которую помог похоронить.

ГЛАВА 15

Все эти злые игры

ЛИРА

— Значит, кроме его неприязни с Джеймсом, у нас больше нет ничего, что связывало бы Коннера Гало или убийствами? — спрашивает меня Брайар.

Разочарование заметно в ее обычно спокойном голосе. Я зажимаю телефон между ухом и плечом, заглядывая в открытое кафельное пространство, проверяя каждую из восьми кабинок, чтобы убедиться, что я единственный человек, занимающий душевую для старшекурсников.

Я киваю, хотя она этого не видит. — Я рассказала вам, ребята, все, что он мне сказал. У меня не было времени спросить его о чем-то еще. Кто-то, опустив конечность во дворе, словно психованный пасхальный кролик, грубо прервал меня. В любом случае, это не мог быть Коннер — он был со мной все время, пока не появилась нога.

Когда я убеждаюсь, что здесь прячусь только я, я ставлю свою сумку на гладкий белый прилавок, стараясь, чтобы она не соскользнула в одну из многочисленных раковин. С максимальным усилием я стаскиваю свои желтые дождевые сапоги, при этом с них на пол падают кусочки грязи.

— Сэйдж говорит, что Рук думает, что это Истон и не хочет думать ни о ком другом.

Я фыркаю и смеюсь: — Рук винит его в гребаном изменении климата. — Если бы это было возможно, он бы обвинил Истона Синклера в каждой плохой вещи на планете. Не то чтобы я его винила; сын Стивена никогда не был хорошим парнем. Ядовитый, манипулирующий золотой мальчик с женоненавистнической жилкой в милю шириной.

Он не только заставил Сэйдж пройти через ад, но и домогался Брайар в самом начале, и, видит Бог, он боролся со своим эго против каждого из парней с тех пор, как научился говорить. Так что, как и его отец, они должны быть уверены, что все знают, что у них самый большой член в комнате, совершенно не понимая, что мы все знаем, что они слишком быстро лопаются и не могут найти клитор с помощью компаса.

— Давайте будем честными, — продолжаю я. — Рук просто ищет предлог, чтобы сжечь другую сторону своего лица. У него нет никаких реальных доказательств, кроме этого. Вы слышали о другом теле, которое нашли вчера. Неужели мы действительно думаем, что парень, которого чуть не стошнило во время препарирования лягушки на втором курсе средней школы, мог кого-то убить?

После долгих попыток выпутаться из штанов, в моем мозгу наконец-то загорелась лампочка. Я кладу телефон на стойку, нажимаю кнопку громкой связи, чтобы можно было раздеться, не изображая акробата.

— Как бы я ни ненавидела этого гребаного урода, не думаю, что у него хватит духу оставить женский торс на ступенях мэрии, даже если он выполняет поручение своего папочки.

Две части тела от двух разных людей, с разницей в неделю. У меня сводит живот, когда я понимаю, что у того, кто это делает, есть миссия, которая, как я не могу поверить, связана с нами.

— Хейли Таунсон. — Я произношу ее имя тихо, шепотом, как воспоминание: — Она была выпускницей этого года. Вот чей это был торс. Этот убийца не заботится о том, чтобы быть незаметным или прятаться. Он хочет, чтобы мы его знали.

Для этой неизвестной угрозы было бы гораздо проще выбрать кого-то с меньшей популярностью, женщину или девушку, которая привлекла бы меньше внимания к их действиям, но они целенаправленно выбирают статусные цели. Они хотят быть пойманными.

Они хотят, чтобы мы знали, что являемся конечной целью этих убийств. Если трупов было недостаточно, то последнее послание, нацарапанное на животе Хейли, было таким.

Я остановлюсь, только если это сделаешь ты.

Перестаньте расследовать дела. Перестаньте убивать людей, получающих зарплату.

Это маятник, который качается все ниже и ниже. Либо позвольте ему вонзиться в вас, либо сдайтесь. В любом случае, люди будут умирать, будь то от руки убийцы-подражателя или проданные в сексуальное рабство.

Ни то, ни другое меня не устраивает, и я чувствую постоянную тяжесть выбора меньшего зла.

Я стягиваю с себя рубашку, оставляя только лифчик и трусы, когда Брайар застает меня врасплох своим следующим вопросом.

— Ты не думаешь, что это Тэтчер? Копирует технику своего отца? Это было бы логичнее всего...

— Нет, это не так, — прерываю я, нахмурив брови, наблюдая за своим лицом в настенном зеркале передо мной. — Ты можешь думать о нем все, что хочешь, но последнее, что он сделает, это подвергнет парней риску. Ты должна это знать. Независимо от того, кем был его отец, он не стал бы так поступать с ними. Оставляя вокруг себя случайные части тела, он бы только привлек к себе ненужное внимание. Так что нет, я не думаю, что это Тэтч. И ты тоже не должна.

Он также слишком точен и талантлив, чтобы разбрасываться своими работами на публике, но я не могу этого сказать. Я обещала ему, что ничего не скажу о том, что он мне рассказал или показал, я дала ему слово, и его внеклассные занятия — не мои секреты, чтобы делиться ими.