Что этот вопрос говорит о ней? О том, что она никогда не знала ответа на этот вопрос, но все равно ходила за мной по пятам. Моя маленькая тень позволила себе стать настолько одержимой мной и до сих пор не уверена, причиняю ли я вред тем, кого называют невинными.

Изменит ли мой ответ ее чувства? Угаснет ли тот блеск, который загорается в ее глазах каждый раз, когда она смотрит на меня? Или ее привязанность достаточно сильна, чтобы выдержать что-то столь ужасающее?

Поступила ли Лира точно так же, как ее мать?

Влюбилась в монстра?

Я думаю, это черта, которую носят все женщины Эббот, ген, который Фиби Эббот передала своей дочери и который делает ее привлекательной для таких мужчин, как я — бездушных, безэмоциональных, и каждый дюйм психопата, которому нравится причинять боль другим.

— Никаких детей. Нападать на детей — трусливый поступок. Что доказывает обман невинных умов? Ничего, — просто говорю я, проходя мимо надгробий моих прапрабабушек и прапрадедушек. — Обычно охочусь на тех, кто делает детей своими жертвами.

— А женщины?

Жестокая улыбка появляется на моем лице, когда я смотрю на нее, наблюдая за тем, как она поправляет свою хватку на лопате, напоминая мне о том, как я был маленьким ребенком, делая то же самое однажды.

Один одинокий темный локон распускается перед ее лицом, и только потому, что мои руки обмотаны кожаными перчатками, я протягиваю руку. Мои пальцы заправляют вьющиеся волосы ей за ухо.

— Есть только одна женщина, которую я когда-либо хотел убить, настолько ужасно, что я почти чувствую вкус ее крови на своем языке. Как красива она была бы, скрученная в муках на моем столе.

Нефритовые глаза ищут мое лицо, пока я глажу тыльной стороной пальцев ее щеку — разительный контраст между моими черными перчатками и ее бледной кожей. Ее рот слегка приоткрывается в ожидании моего ответа, она ждет каждого моего слова.

— И это ты, детка.

Моя рука легонько касается ее щеки, отстраняя ее без раздумий, прежде чем я продолжаю прогуливаться по кладбищу. Мне не нужно смотреть, чтобы увидеть, что я оставил ее безмолвной, рот слегка приоткрыт, когда она смотрит на мой затылок.

Лира умрет красиво. Я почти завидую, что сама Смерть успеет забрать ее раньше меня.

— Придурок, — тихо бормочет она, но я слышу улыбку в ее голосе.

Наша прогулка заканчивается, когда мы добираемся до участка земли, который я искал. Большой участок травы находится в нескольких дюймах от любого родственника, уже похороненного здесь.

— Разве ты не идешь к этому немного задом наперед? Разве копание могилы не должно быть в конце списка того, как избежать наказания за убийство? Мне нужно узнать, как убить кого-то, прежде чем думать о том, что делать с его телом. А если я даже не хочу хоронить его? Есть и другие методы избавления — свиньи, расчленение, кислота...

— Пожалуйста, прекрати говорить. — Прерываю эту катастрофу, пока она не закрутилась еще больше. — Я уже говорил тебе об этом раньше, ты уже знаешь, как убить кого-то, Лира. Я наблюдал за тобой.

Что-то сильное жжет мое нутро. Перед глазами мелькает Лира, вся в крови, сжимающая нож в правой руке так крепко, что костяшки пальцев стали ослепительно белыми. Блеск в ее глазах, когда она смотрела на тело, лежавшее между нами. И снова смерть стала мостом, соединившим наши души. Я уже начал задумываться, почему на другом конце всегда была она.

— Ты перерезала горло человеку прямо у меня на глазах. Ты сделал это сама. Прими, что ты уже являешься тем, кем ты так отчаянно хочешь стать, или это истощит тебя. Ты понимаешь?

— Знаю, просто…

— Скажи это, — огрызаюсь я, засовывая руки в карманы шинели.

— Думала, ты хочешь, чтобы я перестала говорить.

Я качаю головой, щелкая языком по крыше рта. Этот ее рот, который так и норовит случайно появиться, станет ее смертью. В буквальном смысле. Это будет причиной, по которой я задушу ее до смерти.

— Сейчас не время быть милой, — предупреждаю я. — Теперь скажи это.

Румянец заливает ее лицо. — Что сказать?

Мой рот наполняется водой, ухмылка тянется к моим губам, как она так слепо подчиняется мне. Каждому моему приказу, каждой мысли, каждому движению. Она так хорошо следует им каждый раз.

— Скажи мне, что ты убийца.

— Почему?

— Потому что если ты даже не можешь сказать, как ты собираешься убить кого-то? Если ты не можешь даже пробормотать слова, как ты избавишься от трупа? Как ты сможешь пройти через это, когда они будут умолять о жизни? Когда они рассказывают тебе о своих семьях и обо всем, что они оставят после себя, когда ты убьешь их? Прими это, или все будет напрасно.

Стоя там в желтых дождевых сапогах, пожевав внутреннюю сторону щеки, она знает, что я прав, так что же ее сдерживает? Что ее останавливает?

— Каждый день я смотрю в зеркало и вижу, какая я, Тэтчер. Я вижу то... — Она сглотнула, положив руку на грудь. — Я держала ее в цепях, то, что никто никогда не видел, прятала ее, прятала себя всю свою жизнь, чтобы защитить людей от нее. Чтобы защитить от него все, что осталось от Скарлетт.

Она смотрит на меня, глаза такие зеленые, что невозможно передать их цвет. Чистый и манящий, причудливый лес затягивает людей внутрь, но я знаю, что если вы позволите себе войти внутрь, то выбраться оттуда будет невозможно. В таком лесу легко заблудиться. В таких глазах, как у нее.

— Знаю, что я убийца, что жажда, живущая во мне, удовлетворяется только смертью. Я знаю это, Тэтч.

— Тогда почему ты сдерживаешься?

Множество вопросов всплывает в моем мозгу, и я благодарен своему рту за этот вопрос. Потому что остальные — это мысли, от которых я хочу избавиться. Немедленно.

Является ли монстр Лиры тем же самым, что живет внутри меня? Неужели мой отец заронил в нас обоих одно и то же семя зла? Действительно ли мы более связаны, чем я думал вначале?

— Уверена, что ты не понимаешь этой концепции, потому что ты — Тэтчер Пирсон. — Воздушные кавычки вокруг моего имени кажутся немного лишними, но я люблю драматизм, поэтому пропускаю это мимо ушей без язвительного комментария, позволяя ей продолжать. — Но я боюсь. Я боюсь того, чем я стану, когда выпущу это наружу, когда позволю себе поддаться порыву.

Я знаю, что где-то есть правило, запрещающее то, что я собираюсь сказать, но если я и не лгун, так это точно.

— Ты должна бояться, Лира Эббот. То, с чем ты живешь, должно пугать тебя — оно должно пугать любого, кто с тобой соприкасается, — говорю я, нажимая ногой на открытый участок травы. — Пусть это пугает, но никогда не позволяй этому остановить тебя.

Я тянусь в карман куртки, чувствуя тяжесть ее взгляда на своем лице.

— А теперь хватит болтать. — Если она продолжит говорить, на улице наступит кромешная тьма еще до того, как она начнет.

Порыв ветра проносится мимо, треплет рулетку в моей руке, когда я достаю ее из кармана. Я помню, как отец привел меня сюда. Что он заставил меня сделать, чтобы доказать, что я есть, кто я есть, и последствия того, что я не принимаю эти факты.

Лире должно повезти, что я только честен.

— Ты выкопаешь яму глубиной в шесть футов. Ни дюймом меньше, ни дюймом больше.

Ее брови нахмурились, она покачала головой перед словами. — Что? Почему?

— Ну, потому что ты умоляла меня своими маленькими грустными глазками научить тебя. Именно это я и делаю, — огрызаюсь. Я учу тебя именно тому, чему научился сам. Но я держу это при себе.

— Я благодарна, но я просто не понимаю...

— Хочу, чтобы ты вырыла могилу, Лира. Твою могилу. Это достаточно просто для твоего затуманенного мозга, чтобы понять, или я должен объяснить тебе по буквам?

Не уверен, что человек с цветом лица как у снега может стать еще бледнее, но она это делает. Пыльно-розовая роза, подчеркивающая ее щеки, исчезает. Она делает шаг назад от меня, и что-то первобытное во мне щелкает в моем нутре.

— Так быстро уходишь, питомец? Я ожидал, что ты продержишься до выпотрошения. Как досадно. — Я щелкаю языком и качаю головой, делая шаг к ней, закрывая брешь, которую она пытается между нами проделать. — Выкопать яму, в которой ты проведешь остаток вечности, если расскажешь кому-нибудь об этом, это слишком для тебя? Это просто страховой полис. Это детская игра.